Зацепа не отводил взгляда от самолета ведущего. Чарующая власть полета овладела им, вытеснив глухое раздражение.
Небо лечит человека…
Вот и зона. Что для скоростных самолетов какие-то пятьдесят километров! В стороне, чуть ближе к аэродрому, в голубой дымке утопает город. С высоты он кажется детской площадкой с игрушечными домиками и ровными клеточками усадеб. Дыхание осени уже преобразило землю. Она стала пестрой, начала наливаться красками. Но разглядывать открывшиеся красоты некогда.
Держаться в плотном строю — искусство, а кому не лестно сознавать себя творцом пусть даже мимолетного, зыбкого, но все-таки великолепного зрелища, когда пара белых, сверкающих на солнце истребителей рассекает голубое пространство, точно связанная невидимым человеческому глазу крепким припоем.
Летать крыло в крыло утомительно, но Зацепа не давал себе послабления. Вот где отрабатывается терпение и реакция — чувствовать малейшее движение ведущего и как бы читать его мысли на расстоянии.
— Разворот!
Дальнейшее Зацепа осознал не сразу. Как только прозвучала эта краткая команда, вслед за ней, без дополнительной паузы, необходимой для подготовки, самолет Фричинского резко накренился в сторону ведомого. Небо вдруг обратилось в металлический фюзеляж, сплошь заляпанный заклепками. Зацепа с силой, на какую был способен, отдал от себя ручку управления, и в этот миг белое акулье тело самолета проскочило над ним.
Секунду-другую Зацепа находился в невесомости. Поднятая пыль запорошила глаза и плавала по всей кабине. А он сидел, выронив из рук управление, безвольный, опустошенный. «Так случаются катастрофы», — тупо думал он, а машина уже начинала крениться влево все круче и круче. Надо было управлять, и Зацепа, судорожно схватившись за ручку, стал осторожно разворачиваться в сторону аэродрома.
— Где ты? Видишь меня? — запрашивал Фричинский.
Отвечать не хотелось. Зацепа и не пытался отыскать ведущего. Он покидал зону. Потерять ведущего в полете — позор, но это не волновало его сейчас. Скорее, скорее на землю, которая — вот она! — так близка и так далека. Он завидовал сейчас людям на земле. Как счастливы они оттого, что могут позволить себе лечь на траву, закрыв глаза, и ничего не делать, ни о чем не думать!
Зарулив после посадки на стоянку, Зацепа торопливо расписался в тетради замечаний и ушел на окраину аэродрома. Он распластался на выгоревшей траве. Шлемофон и защитная каска валялись тут же. До его слуха доносился шум самолетов, урчание тягачей, далекие голоса людей. Казалось, что все это гудит где-то под землей. Медленно возвращалось спокойствие.
Послышался хруст шагов. Зацепа приподнялся. К нему приближался Фричинский, в расстегнутой кожанке, с непокрытой головой. Черные взмокшие волосы прилипли ко лбу. Остановился в двух шагах, со злостью крикнул:
— Сбежал? Бросил?
Солнце струило из высокого сентябрьского неба ласковое щекочущее тепло. Пахло пересохшей пылью, горькой полынью, едким уксусом пота. Где-то над головой самозабвенно заливалась птаха. В траве стрекотали кузнечики.
— Молчишь? Сказать нечего? Да за это…
Нарастающий шум заходившего на посадку самолета заглушил последние слова. Зацепа равнодушно, как в пустоту, посмотрел на стоявшего перед ним Фричинского:
— Что за это?
— А то! Во время войны это расценивалось как дезертирство!
— Знаешь что, с тобой я летать больше не буду!
— И не надо! А ты… ты просто завистник!