— Они съедобны?

— Конечно. Только пока не созрели. — Любаша отломила от колодины высохший сук и запустила в гущу веток. На траву упало несколько орехов. — Нож есть?

Валентин раскрыл перочинный ножик и передал ей, заинтересованно глядя, что она будет делать. Любаша аккуратно урезала с мясистого плода ореха тоненькую дольку кожуры и стала натирать ею свои зубы. Они прямо-таки засверкали белизной.

— Лесная парфюмерия, — сказала она и спросила: — Пойдем дальше?

К полудню наконец подошли к Партизанскому ключу. Валентин с интересом смотрел, как маленький говорливый ручеек торопливо скатывался между осклизлых, замшелых камней.

— А за что его Партизанским назвали?

— Здесь когда-то партизаны жили, от японцев скрывались.

Валентин с жадностью припал губами к ручью и долго пил ледяную зуболомную воду. Потом присел рядом с Любашей.

— Перекусим? — спросила она.

— С удовольствием.

Любаша достала из корзинки хлеб, отварную медвежатину, огурцы. Поели, запили ключевой водой.

— Вот она, моя тайга! — Любаша раскинула руки, как бы даря ее Валентину.

Он лег на спину, заложив руки за голову, и стал смотреть вверх, на багряную листву, сквозь которую пробивалась золотистая пряжа лучей солнца и проглядывало далекое синеглазое небо.

Лес неумолчно вздыхал и бормотал что-то свое, понятное лишь ему одному. Прострекотала обеспокоенная сойка, в глубине чащи громко застучал дятел, тоненькой флейтой засвистел рябчик.

К ключу на мокрый камень прилетел махаон. Конвульсивно вздрагивали его огромные нарядные крылья, переливаясь темно-фиолетовыми и зеленоватыми оттенками.

— Смотри, смотри, — прошептала Любаша и привстала, вглядываясь во что-то невидимое.

Из травы высунулась серовато-желтая змейка, повернула в их сторону поднятую головку, с минуту маленькими немигающими глазками изучала странные существа и, от греха подальше, с достоинством удалилась.

Пискнул поползень и перелетел на соседний ствол лиственницы. Через секунду-другую он как ни в чем не бывало шуршал корой, выклевывая букашек. В ветвях березы беззаботно тенькали маленькие желтобрюхие синички. Позванивали комары, но их было мало в разгар дня.

Сладкая дремота обволакивала Валентина и укачивала, как в люльке. Все это уйдет в небытие: и махаон, и лесные синички, и, женщина, сидящая рядом с ним, и он сам, а ручеек так же будет журчать в камнях, так же будут слетаться сюда бабочки, пчелы, прибегать лесные зверюшки, будут приходить люди, как пришли они сегодня, как приходили когда-то партизаны… И теплый влажный воздух будет так же напоен густым настоем лесных трав, хвои, перепрелых листьев. Все повторится в природе, ибо жизнь вершит свой извечный круговорот. Эта старая трухлявая береза, жалующаяся на больные суставы, будет лежать на земле, поваленная временем, и постепенно превращаться в прах, но, даже мертвая, она будет служить живым — питая собою молодые зеленые побеги.

Зацепа любил смотреть на землю с высоты. Оттуда она казалась более заманчивой с ее всхолмленными грядами и распадками, с извилистыми речками и пестрыми перелесками, с черными таинственными островками кедрачей и ельников и напоминала шкуру гигантского медведя, местами густую и дремучую, местами сильно облезлую.