ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Отшумели метели, преобразили унылую серую пустошь полей, завалили глубокими снегами холмы, луга и реку, посеребрили темнеющие вдали зубчатые вершины дремучих боров, подновили зачахшие скверы и парки. Наступил декабрь, злой, колючий, туманистый. Дни были и без того куцые, а тут еще морозная дымка. Повисит часок-другой светло-желтый диск солнца над самыми крышами, едва пробиваясь сквозь густую наволочь, и вообще скроется.

Стынь. Снег под ногами поскрипывает, морозец за щеки и за нос прихватывает; прозеваешь — белое пятнышко останется, знай растирай, если не хочешь себе неприятностей нажить. Хорошо — безветрие, а ну как при такой температуре да еще сквознячком потянет, тогда хоть носа на улицу не высовывай. Поневоле во все магазины заглянешь, чтоб обогреться да отдышаться. Старожилы утверждали, что уже лет двадцать такой зимушки не выдавалось, чтобы сразу, до рождества, и так завернуло. А ведь впереди еще январские стужи да февральские метели. Но как ни лютует зима, а нет-нет и приотпустит маленько. И тогда дворы, тротуары и улицы оживляются. От меховых шубеек и теплых пальто все черным-черно становится. На лыжах, на коньках, на санках, с клюшками в руках носится разномастная детвора. Засиделись за партами в школах и у себя в домах, рады, что на свободу вырвались. Иные взрослые на досуге не хуже малых с горок катаются. Наезженный ледок гладкий, что зеркало, и несет тебя сила сумасбродная — аж дух захватывает! Р-раз! — и санки резко тормозят, вгрызаясь в упластованный, утоптанный снег. Кто успевает вовремя ногу подставить и тем самым удержать равновесие, а кто, не успев среагировать, валится набок. Визг, смех. А мальчишки — те настоящие зубры! Не сядут на санки, как на коня, знают законы физики — устойчивость плохая, а ложатся на них животом, поджимают ноги вверх и бесстрашно мчатся с горы, вызывая восхищение взрослых.

Любят зиму русские люди, и не страшат их ни вьюжные, дни, ни трескучие морозы, знают, что это не вечно! Зато сколько прелестей и удовольствий выпадает на их долю в солнечный ядреный денек!

Понравились Сергею лыжные прогулки. Он уже дважды ходил по скованной льдом, заметенной снегом реке на другой берег. Там облюбовал местечко с пологим спуском, где можно покататься на славу и прекрасно провести выходной день. Возвращался прямо-таки опьяненный целебным загородным воздухом; на щеках — румянец, в глазах — веселый блеск, а во всем теле — приятная усталость. Каждый мускул играл под кожей, дышалось легко, всей грудью, и смешно было видеть, как шли горожане, укутанные, берегущие тепло.

Посмотришь с противоположного берега на город — он весь окутан дымом и туманом. И невольно думаешь: неужели изо дня в день дышишь этой копотью и гарью и даже форточку открываешь, чтобы напустить и в комнату этой гадости под видом чистого воздуха? Как все относительно в этом мире!

И любовь? А что, наверное, и любовь — относительное понятие. Только эта относительность имеет более сложную зависимость.

Когда уходила Маргарита, Сергей не возмутился, не испугался. Он ожидал такого исхода. Он был хладнокровен в те минуты и не знал, что боль придет позже, как приходит она после хирургической операции, когда наркоз прекращает свое действие. И все это пришло — тоска, обида, тяжкие мысли сквозь бессонные ночи, не отпускавшие его до рассвета, а затем злость, злость на себя. Он сам, сам во всем виноват. Значит, не мог дать Маргарите всего, что требовала она, что требовала ее любовь.