— А как программа входного устройства?
— На заданных параметрах.
Коваленко потемнел лицом.
— Д-да, задача… — и, подойдя к Гранину, вполголоса заговорил: — Ты вспомни, Григорий Константинович, подумай лучше. Может, что не так? А? Ты пойми, мне нельзя ошибиться. Знаешь, что такое прекратить полеты?
— Знаю, Михаил Борисович, — глухо ответил Гранин, работая занемевшими пальцами. — Но ведь и мне нельзя ошибиться…
— Может, еще разок поднимем машину? — с надеждой взглянул на испытателя Коваленко.
— Нельзя! — голос Гранина стал резким и непреклонным. — Я не боюсь. В случае чего, я прыгну. Но это не то…
Гранин знал, что дефект может не подтвердиться в воздухе. Ну, а если опять помпаж[4] и двигатель заглохнет? Нет, такую ответственность он не станет брать на себя, не имеет такого права. Правда, старший представитель заказчика может приказать ему… Но все равно — надо искать.
Бродов оказался прав. Полеты действительно отставили. Была срочно создана комиссия для рассмотрения причины неустойчивой работы двигателя.
Заседания, дебаты, горы окурков…
«А в полку-то ребята, наверное, сейчас дают! — думал порой Кирсанов. — Знал бы Володя Михайлов, каково мне здесь приходится. В школяра превратился…»
Чего греха таить, он тосковал по родному полку, по друзьям-товарищам. Сколько пудов соли с одним только Володькой съели, начиная еще с летного училища! Он хороший парень — забияка и фантазер. И тоже мечтал стать испытателем, но в этой мечте не признавался даже своему лучшему другу — Кирсанову. Выдал он себя только один раз, когда пришел приказ на Кирсанова. Играли они тогда в бильярд, и Сергей увидел, как побелел Володя, как затрещал кий в судорожно сжатом кулаке. Кирсанову было жаль друга, и, когда его вызвал полковник Алимов, чтоб вручить приказ, он горячо запротестовал:
— Отправьте вместо меня старшего лейтенанта Михайлова.
— Не играйте в благородство! — сухо отрезал Алимов.
Перед расставанием друзья долго бродили по тайге и хоть были с ружьями, но так их и не расчехлили.
— Не забывай, пиши…
— Володька, ты меня обижаешь.
Кирсанов и хотел написать, но писать еще было нечего. А жаловаться он не любил.
Кирсанов остановился у реки. Песчаный пляж был пуст — ни души. Да и кто согласится лезть в воду в такую погоду? Над головой низко нависло угрюмое небо. Тучи куда-то поспешно неслись наперерез низовому прохладному ветру. Деревья на противоположном берегу замерли, притихли, вот-вот грянет дождь. И лишь чайки неистовствовали. С отчаянными криками они носились над самыми гребнями волн, будто стая расшалившихся мальчишек.
Сергей присел на камень. Отсюда отчетливо виднелась скалистая круча, нависшая над серой взлохмаченной водой. Хороший вид для художника! Он вспомнил картину Айвазовского «Девятый вал» — трагедия людей с погибшего корабля. А он бы написал победу человека над буйством стихии. И не в море, а в небе! Среди страшных грозовых туч, среди мрака и молний — истребитель, маленькая стрелка с живой плотью внутри. Летчик не сдается, мало того, он даже не боится!