— Об этом не беспокойся.

Рослая, полная, какая-то удивительно домашняя женщина вышла из спальни и, ничуть не удивившись позднему гостю, стала накрывать на стол.

— Познакомься, мать, это наш новый товарищ.

— Ох, Гриня, — покачала головой женщина, как будто уговаривала малое дитя, — ты другого времени для знакомства не мог выбрать?

— А что? Время самое откровенное…

Голос у женщины был глубокий, певучий, а от улыбки, от движений рук веяло такой добротой, что Кирсанов подумал: она, видно, под стать мужу.

— Мать, ты бы кофейку, а? — попросил Гранин.

— Сейчас.

Обстановка в доме была самая простая — никаких безделушек, ничего лишнего, покой и простор. В углу стояло пианино. Крышка была откинута, и на подставке стояли ноты. Кирсанов подошел. Это были простенькие пьески для начинающих. Он минуту постоял, погладил клавиши пальцами, легонько нажал на них и прислушался. Звук, едва родившись, тут же растворился в воздухе. Еще одно прикосновение пальцев. Еще и еще…

Он будто боялся дать им волю. Пальцы легко скользили по клавишам, извлекая странные звуки. Они появлялись и таяли, потом постепенно стали строиться один за другим, правда еще суетясь и сталкиваясь друг с другом, но с каждым новым аккордом набирая красоту и силу.

— Ты что, учился этому? — удивленно спросил Гранин.

— Да… немножко.

— А я вот, понимаешь, даже «Чижика-пыжика» не одолею, — улыбнулся Гранин. — Сыны, чертенята, вовсю наяривают… Ты знаешь, сколько их у меня? Четверо!

— Поздравляю.

— Да ты играй, играй, — увидев, что Кирсанов поспешно закрывает крышку пианино, сказал Гранин, — они так за день набегаются, их пушкой не поднимешь.

Но Кирсанов больше не стал играть. Сжал ладонями виски — нахлынуло…

— А ты расскажи, облегчи душу, — посоветовал Гранин. — По себе знаю. Придешь иногда с испытаний зверь зверем, а посидишь за кофейком, выскажешься, и словно бы гора с плеч.

И Кирсанов, поколебавшись, будет ли интересна слушателям его невеселая история, стал рассказывать.