— Он всю ночь успокоительные таблетки глотал, — усмехаясь, сказал Ильчук.

— И дыхание задержал, когда вы считали.

— Проверьте его еще разок, — шутили летчики.

— Кстати, Сергей грозился килограмм шоколадных конфет преподнести нашему милому доктору. С него причитается, Вера Павловна, в честь первого вылета.

Вера Павловна сдержанно улыбалась одними губами.

— Вы их не слушайте, Кирсанов. Они наговорят, — сказала она.

Над стартовым командным пунктом взвился пестрый авиационный флаг. Две зеленые ракеты, одна за другой, сухо вспороли свежий утренний воздух. Утробно заурчал турбостартер, с трудом раскручивая турбину двигателя, и вот уже оглушающий гул поглотил голоса людей.

Над Кирсановым — крупная голова Гранина. Он что-то кричит, но из-за адского шума ничего не слышно, и Кирсанову остается только догадываться о смысле последних напутствий. В поле зрения — долговязый механик, тот, что похож на цыгана. Он приготовился выбросить вперед руку — «Выруливать разрешаю!» — и ждет того момента, когда старший летчик-испытатель закончит свои последние ЦУ — ценные указания.

— Ясно? — побагровев от натуги, кричит Гранин Кирсанову и, когда тот кивает головой, шутливо толкает его в плечо: «Не робей!»

Кирсанов закрывается, проверяет замки фонаря и потихоньку страгивает машину с места. Самолет выруливает на узкую бетонированную дорожку очень медленно и неуклюже, похожий на большую рыбу, выброшенную на берег.

Сидеть в кабине непривычно высоко, глаза разбегаются по стрелкам приборов, и сердце бьется тревожно, гулко. Кажется, что это турбинный гул проникает в самое его нутро, и Кирсанов чувствует себя инородным телом, случайно попавшим в грохочущий самолет, извергающий раскаленный газ и пламя. На развороте с рулежной дорожки на взлетную полосу самолет бунтует и никак не хочет подчиниться летчику. Кирсанов стискивает зубы и что есть силы давит на гашетку тормозов. По спине течет противный холодный пот.

«Позор, вырулить не могу!» — ругает он себя. Кирсанову представляется, что его неумелые действия видят все, улыбаются, и от этой мысли становится так стыдно, что хоть сквозь землю проваливайся. Он отпускает гашетку и, когда самолет снова страгивается с места и набирает незначительную скорость, резко дает ногу и зажимает тормоза.

Самолет клюнул носом, однако успел развернуться. Кое-как добравшись до линии старта, обозначенной белой поперечной полосой, Кирсанов окончательно изошел потом. Теперь он боялся одного: вдруг руководитель полетов сочтет это за нерешительность и даст команду заруливать обратно? Чтобы обезопасить себя, он незамедлительно вывел полные обороты, проверил автоматику двигателя и, вложив в голос как можно больше «металла», доложил:

— К взлету готов.

— Взлетайте, — последовала короткая команда.

Машина грохотала в неуемной дрожи, точно вот-вот готова была разлететься вдребезги.

Кирсанов отпустил тормоза… Как бы не поверив в предоставленную ей свободу, машина вначале медленно, очень медленно сдвинулась с места и, окончательно убедившись, что ее никто не держит, что она свободна, свободна, свободна, понеслась, набирая бешеными темпами скорость! И вот уже плавно провалилась, вниз земля и поплыла под самолетом, покоренная и притихшая. Она плыла все медленнее, и уже не ревела разъяренным зверем умиротворенная турбина. Сердце тоже пришло в норму. Исчезло ощущение чужеродности в этом необычном самолете; Кирсанов наконец почувствовал, что он летчик, умелый летчик, что ему удалось укротить буйство машины и превратить ее в послушную исполнительницу своей воли.

Видимость была отличной в это чистое утро, небо поражало своей профильтрованной голубизной. Далеко-далеко, до самого горизонта, протянулись горы, покрытые зеленым плюшем леса. Сверху они казались холмами. Река делала плавный поворот за городом. Белокаменный город был разбит на ровные квадраты кварталов, посреди которых курчавились скверы и палисадники. Безраздельно властвовало в бездонной глубине неба огромное слепящее солнце, и от этого весь видимый мир лесов, лугов, цветов и красок казался безграничным аквариумом, в котором так легко и приятно было плавать.

Кирсанов накренял машину влево, вправо — она подчинялась чутко и настороженно, как девушка, тонко чувствующая партнера и безошибочно предугадывающая все его движения во время танца.

Да, машина умная. На земле она кажется страшной, хищной, а в небе послушна. Однако пора заходить на посадку. Время истекло. Сделано пять больших кругов над аэродромом.