Неприступный край, совершенно особый мир со своими обычаями, нравами, традициями и понятием о чести. Мир архаичный, где царит откровенный, жестокий феодализм, по законам которого живут люди на маленьких земельных наделах. Подобно чешуйкам, наделы эти плотно прилегают один к другому, и непосвященным правила наследования их могут показаться неразрешимой головоломкой.
Вдоль сьерры, над которой возвышается гора М’сид, прилепилось несколько деревень. Родников там полным-полно, гора сама питает их. Каждая из этих деревенек утопает в густой листве гранатовых деревьев, смоковниц, вязов, тополей, виноградников. Вдоль стремительных потоков растет густой колючий кустарник. Осенью листва желтеет, и тогда перед глазами будто встает картина несравненного мастера. Обнаженная каменистая сьерра, отливающая голубизной, подчеркивает контраст красок. Деревья там растут по милости природы и ветров, без вмешательства человека. Узловатые, скрюченные стволы тесно переплетаются между собой, сухие и зеленые ветви соседствуют друг с другом. Тут царит первозданная тишина. Бегут ручьи, темнеют густые заросли дрока, искореженные вязы кажутся таинственными призраками. Листва служит кормом для скота. Из веток строят хижины и изгороди для загонов. Бесплодная каменистая земля, поросшая дроком и чертополохом. Только осенью на ней зацветает бурачник. На зеленых стеблях распускаются желтые цветы, и как подует ветерок, по золотистому медовому покрову, где хозяйничают коричневые пчелы, одна за другой прокатываются волны. Растение это необычайно полезно, его применяют для дезинфекции ран, поэтому перед началом полевых работ его собирают, а потом уже остатки поджигают. И в ту пору на каждом участке к небу устремляются струйки дыма.
Земли эти, лежащие на границе частных владений, с незапамятных времен считались общинными, то есть принадлежащими всем. Но потом традиция эта была нарушена в соответствии с новыми порядками: «Каждому свое».
С тех пор так и повелось: каждая семья старалась захватить как можно больше земли. Тот, кто владел землей, сам на ней не работал, а заставлял работать других. Население росло год от года. Земли стало мало.
Каидами колониальные власти назначали обычно людей, которые принадлежали к многочисленным и, как правило, наиболее могущественным семьям. В каждой деревне было всего три или четыре дома, крытых черепицей, с глинобитными стенами и полом. А вокруг всюду хижины, бесконечные ряды хижин, сплетенных из веток. У каида дом был большой, его окружала высокая ограда, и войти туда можно было только через главный вход. Двор отводился для скотины. Слева располагались конюшни, справа — просторный дом, где у хозяина была комната, в которой он принимал гостей. То было большое семейство с многочисленными ответвлениями, рассеянными по всем деревням, над которыми простиралась его власть.
VI
Мул стоял у входа, готовый отправиться в путь. Издольщик, человек крепкий и решительный, как раз кончил чистить его скребницей. Мул жевал овес, постукивая копытом. Вьючная корзина кирпично-красного цвета сверкала на солнце. Каид только что кончил завтракать. Он сидел, поджав ноги и закутавшись в свои бурнусы, один — ослепительно белый, другой, поплотнее, — коричневого цвета. Его безупречно уложенный тюрбан похож был на шапку облаков над горной вершиной и закрывал ему не только затылок, но даже лоб и уши. Видно было одно лицо. Кожа у него была матовой, нос орлиный, взгляд пронзительный. Всем своим видом он внушал ужас. Надев красные туфли, он вышел, сел с помощью издольщика верхом на мула и рысцой тронулся в путь. И пока он не скрылся за большим оливковым деревом, издольщик не спускал с него глаз. После его отъезда дом заметно оживился. Куры суетились возле навоза; щеголяя перед ними, важно прохаживался красный петух; ребятишки, мальчики и девочки, бегали взад-вперед. Женщины хлопотали по хозяйству, занимаясь каждая своим делом. Жена каида, весьма упитанная особа, взбивала квашеное молоко. Обе дочери, усевшись друг против друга и весело болтая, замешивали лепешку. Черты лица у них были тонкие, словно кто-то нарисовал их такими. Жены хаммасов[5] собирали лошадиный навоз и подметали просторный двор.
VII
Однажды каид вызвал к себе Брахима. То был базарный день, и хозяина окружали богато разодетые друзья, перебиравшие свои четки и улыбавшиеся от удовольствия. Брахим издалека поклонился им, избавив себя тем самым от лицемерного церемониала. Каид взглянул на него и строго сказал:
— Говорят, будто ты надумал арендовать землю, которая принадлежит мне.
— Я взял в аренду землю в долине Трех Холмов, тебе прекрасно известно, что она принадлежит твоей сестре, которая живет в городе.
— Поглядите-ка на этого господина, — сказал в ответ каид насмешливым тоном, стараясь скрыть свой гнев. — Он, видите ли, считает себя вправе делить имущество моей семьи, которое является единым и неделимым. Да ты, я вижу, снова поднял голову. Погоди, я и тобой займусь, раз пример братьев тебя ничему не научил.
Брахим весь сжался, охваченный неудержимым порывом негодования.
— Сошли его на каторгу, — предложил кто-то из друзей каида, — только каторга излечивает людей.
— Правда, — тут же подхватили остальные, — истинная правда!
— В последний раз тебе говорю, — продолжал каид, — если ты осмелишься пойти в долину, я за твою жизнь и гроша ломаного не дам. А теперь убирайся прочь с глаз моих.
Возмущенный Брахим ушел.
— Этот голодранец совсем зазнался. Арендовать землю, подумать только! И у кого же? Да у меня самого. Может, вздумает еще и купить ее? Ха-ха!
Так как день был базарный, многие крестьяне подходили приложиться к тюрбанам каида и его друзей, чтобы, воспользовавшись случаем, попросить о чем-нибудь или пожаловаться на нищенское существование. Некоторые были до того оборваны, что скорее походили на нищих.
— Хорошо, — говорил хозяин, — приходите в пятницу. Всему свое время. Будет вам милостыня в святой день. — И, махнув рукой, добавлял: — А теперь ступайте.