— А все-таки откуда он у вас?
Я уже узнал коня, хотелось лишь удостовериться.
Парень неопределенно махнул рукой:
— Оттуда откуда-то, с Васюгана.
Он даже не знал, как называлась наша деревня. Он ничего не знал.
— Кличка его какая?
— Кличка — язык сломаешь. — Парень ухмыльнулся. — Черт знает, какая кличка — Буцефал.
— Нет, не Буцефал он вовсе, — оказал я и погладил мерина по пролысине меж усталых, слезящихся глаз. — Не Буцефал он, а Пышкин.
Конь вздрогнул и насторожил уши.
— Пышкин, Пышкин, — повторил я.
Обнажив полусъеденные желтые зубы, мерин легонько, как-то по-жеребячьи, заржал и мягкими влажными губами ткнулся мне в руку.
Отслужив уже после войны в армии на Чукотке, Серега рассказывал, что полярными ночами во время ураганных ветров солдаты там ходят от казармы к казарме, держась за протянутые между зданиями канаты. Память — тоже канат, по которому возвращаешься в прошлое, и чем ты старше, тем крепче за него держишься. Но когда-нибудь, оторвавшись, навсегда исчезнешь в студеной мгле. Исчезнет моя память, уйдет в небытие мое прошлое. А ведь оно было, было, было…
В тесной рыбозаводской конторе, на бревнах которой снаружи во весь простенок был прибит плакат — замахнувшийся гранатой красноармеец, наши столы стояли рядом. Только ее однотумбовый ближе к печи, а мой у окна, из которого виднелся подступивший к окраине райцентра болотистый сосняк. Я запомнил, как ее звали — Физилина Матвеевна. Может, потому, что никогда раньше не слышал такого имени — Физилина. Муж ее был каким-то районным начальником, из-за брони или по какой-то другой причине на фронт его не взяли, и жилось ей легче, чем многим другим. Невысокого ростика, молоденькая, верткая, она часто улыбалась, отчего становилась еще миловиднее, а женскую улыбку тогда редко можно было видеть. Я жил на квартире, спал на полу, ходил в контору, куда меня взяли учеником, в одном и том же отцовском комбинезоне. Был заморенный и потерянный. Она работала счетоводом, со мной почти не общалась, но однажды, когда я разлиновывал карточки из оберточной бумаги для картотеки, почему-то вспомнил маму, сестренку, и сделалось мне невыносимо горько, она спросила, отчего я плачу. Я отвернулся, она достала из сумочки и протянула мне половинку пирожка.
Забыл, когда она уехала, но в сорок третьем году, когда перешли работать в новую контору, ее уже не было.
И вот недавно мы встретились. На остановке у железнодорожного переезда, где мичуринские участки, она вошла с мужем в автобус, в котором я ехал. Его я как-то раньше мельком видел в городе, а ее нет и, наверное, не узнал бы, повстречай одну, но тут понял, что это она. Повязанная платочком, в резиновых сапогах, такая же сбитенькая, не располневшая… Сильно постарела, но в лице, черных глазах что-то осталось от той давнишней, которую знал.
Муж, взяв у нее завязанное сверху тряпицей эмалированное ведро, сел на переднее сиденье, а она пошла к ящику кассы, возле которого я стоял.
— Физилина Матвеевна? — опросил я охрипшим голосом, вдруг ощутив какое-то теплое чувство к этой женщине.
— Да.
— Здравствуйте. Когда-то давно-давно во время войны мы с вами вместе работали в рыбозаводе.
— В Новом Васюгане? — опросила она спокойно, без удивления.