– Только не бегайте по лестницам. Вам противопоказан перекос позвоночника. По крайней мере, пока.

Перед отъездом из госпиталя Борис Николаевич очень тепло попрощался с врачами и вспомогательным персоналом госпиталя. Медсестры его просто полюбили – и не обошлось без женских слез.

Из Барселоны вылетали 5 мая. Прямого рейса на Москву тогда еще не было. Я связался по телефону с лондонским представительством «Аэрофлота» (нам предстояло пересесть с самолета испанской авиакомпании «Иберия» на советский «Аэрофлот»). Просил, чтобы нас встретил посольский врач с болеутоляющими, а в салоне самолета оборудовали лежачее место для Бориса Николаевича.

В аэропорту Барселоны перед нашим отлетом к Борису Николаевичу подошла мадам Гонсалес, взяла его за руку и проникновенно сказала:

– Борис Николаевич, вы меня простили?

– За что, Галина? – Борис Николаевич сделал большие удивленные глаза.

– Ну, тогда, когда мы падали в самолете, я сморозила большую глупость. Вы же знаете, что мы, женщины, существа слабые…

Ельцин, конечно, понял, о чем идет речь – о той истерике в самолете, но великодушно ответил:

– Ничего не слышал, не видел, ничего не помню.

И галантно поцеловал ей руку.

Сотрудники «Аэрофлота» в Лондоне, казалось, всё предусмотрели. Только вот как пройдет эта пересадка – об этом почему-то не подумали, вернее, не знали, и Ельцину пришлось спускаться по лестнице в аэропорту Хитроу. А ведь главврач категорически запретил именно подобные передвижения, потому что они вызывали смещение позвонков, сильные боли и могли перечеркнуть все результаты операции.

К счастью, всё обошлось. Но даже когда он лег в кресло, которое стюардессы любезно оборудовали для него в салоне, и принял болеутоляющие лекарства, всё равно по его лицу я понял: дело очень плохо.

Еще из Барселоны я позвонил в Москву, в МДГ, кажется Аркадию Мурашеву, сообщил о времени прилета и необходимости прислать транспорт и «скорую». Пока мы летели, в Москве происходило следующее. Об этом я позже узнал от Оксаны.

Прилет Бориса Николаевича в Москву держали в тайне – во избежание лишнего ажиотажа и давки. Они могли только повредить Ельцину. Оксана не без труда добралась до Шереметьева-1. Оттуда шел автобус в Шереметьево-2, куда мы должны были прилететь.

– Ты не представляешь, – рассказывала она. – В первый автобус я не смогла сесть – такое количество народа ехало в Шереметьево-2. Почему-то все с большими букетами цветов. Первое, о чем я подумала: опять какая-то футбольная команда прилетает. С трудом протиснулась в здание аэропорта. Здесь меня подхватила толпа и в буквальном смысле понесла к двери, откуда должны были появиться пассажиры вашего рейса.

Я с недоумением смотрела на происходящее. Вышел Борис Николаевич, и людской водоворот, скандировавший «Ель-цин – пре-зи-дент!», поднес меня к нему очень близко. Его забрасывали цветами, что-то восторженно кричали.

Навстречу Ельцину бежал могучий и преданный Коржаков, которому я успел крикнуть: «Саша, прикрой Борису Николаевичу спину!»

Когда мы приземлились, нас уже ждала «скорая помощь». Но Ельцин, стиснув от боли зубы, наотрез отказался сесть в нее и ехать в больницу. От пресс-конференции он также отказался.

– Нет. Домой! Только домой!

И с трудом пошел к выходу. Лавина народа, бросившаяся навстречу Ельцину, вызвала у всех нас скорее ужас, чем восторг. Любой толчок для Бориса Николаевича мог оказаться критическим. Преданный Коржаков подоспел вовремя и заслонил своим могучим телом будущего председателя Верховного Совета России.