Бабушка повернулась ко мне, ноздри ее раздулись.
— Как бы не так. Уезжай. Просто звони.
Ее взгляд снова обратился к телевизору. Я испытала одновременно и облегчение, и презрение к себе за то, насколько сильным показалось это облегчение. Я обязательно буду звонить. Буду проверять, в каком она состоянии. Буду защищать ее и ее решения до последнего ее вздоха. Я немного расслабилась, напряжение в плечах уменьшилось. Я начала считать ее вздохи. Один… два… три… четыре… пять… шесть… семь… Я считала и думала, несмотря на мрачность темы, сколько же вдохов и выдохов ей еще осталось.
Мы просидели так в молчаливом согласии по поводу наших дальнейших решений еще час. Перед тем как уйти, я наклонилась и поцеловала бабушку в щеку. Ее кожа была мягкой, как потертая изнанка кожаного ремня. Она пахла пудрой, мускусом и потом, но почему-то совсем не пахла больницей. Я сделала глубокий вдох, надеясь сохранить в памяти этот запах, и вышла из палаты.
Две недели спустя я вошла в аэропорт Индианаполиса со всеми своими вещами, упакованными в две сумки. Сотрудник транспортной безопасности посмотрел на мои водительские права и поинтересовался, как долго я пробуду в Нью-Йорке. Я решительно ответила, что я не гость, а будущий житель. Он посмотрел на мое лицо, затем скептически оглядел меня с головы до ног.
— Хорошо. Так сколько вы собираетесь пробыть в Нью-Йорке?
Я постаралась выпрямиться и стать выше, насколько позволяло мое тело.
— Столько, сколько меня захотят там видеть.
Такую фразу можно было услышать только на Среднем Западе, так что я поспешила высказать ее, пока не уехала слишком далеко.
Полет прошел гладко, а в аэропорту Ла-Гуардия меня встретил Бретт. Он донес мои вещи до такси и помог водителю погрузить их в багажник. Он переехал в Нью-Йорк, чтобы попробовать свои силы на Бродвее, почти за полгода до меня. Когда я сообщила ему о своем приезде, он радостно воскликнул и настоял на том, чтобы встретить меня. Он не дал мне возразить — он ведь уже не новичок здесь.
С нашей последней встречи прошло много времени, и теперь он был увлечен кем-то другим. Я была рада за него. Пусть на это и потребовалось какое-то время, но мы научились находиться рядом без всякой романтики. Он помог мне усесться на заднее сиденье такси, сел рядом со мной и сообщил водителю, как доехать до квартиры Айзека, где мне предстояло жить недели две. Потом поцеловал меня в щеку и задремал на моем плече.
Под конец Бретт помог мне затащить две мои дорожные сумки в квартиру Айзека, попрощался со мной и отправился обратно в Вашингтон-Хайтс. Я опустилась в желтое кресло и закрыла глаза. Зазвонил телефон. Это была мама. Я улыбнулась тому, что она звонит, проверяет меня, и немного смутилась, ощутив внутреннее ликование. Оно выглядело таким естественным. Я ответила на звонок:
— Привет, Мать.
Она не ответила нашим обычным приветствием, и я немного напряглась.
— У меня вопрос, — сказала она.
— Конечно, задавай.
Я услышала, как она замерла на том конце линии. Разговор начинал больше походить на допрос, чем на проверку. Наконец она заговорила:
— Почему ты ничего не пишешь о наших счастливых временах? У нас же были и счастливые моменты.
Я закрыла глаза, откинула голову на спинку стула и подавила улыбку, хотя вокруг не было никого, кто мог бы ее заметить.
31