— Это гостевая. Или твоя комната, когда ты будешь оставаться здесь.
Последнюю фразу она бросила через плечо, выходя в гостиную. Я улыбнулась. Меня нисколько не удивило, что она выделила комнату специально для меня.
После осмотра дома я вернулась к матери. Едва я переступила порог, как она начала кричать на меня за то, что я оставила свои сумки в гостиной. Их больше негде было разместить, но, похоже, я выбрала неправильное место. Еще до того, как окончательно переехала, когда я летом перед колледжем работала в лагере бойскаутов за городом, мать перенесла коробки с моими вещами в гараж, чтобы освободить место для моих братьев и сестры, а также для бабушки, которая в то время еще жила с нами.
Обычно, когда мама так себя вела, я затихала и старалась ускользнуть, но это не помогало. Я не могла полностью игнорировать ее, вытеснить ее из моего сознания, и я ощущала себя застрявшей в ловушке. В колледже никто на меня не орал и даже не повышал голос, и я уже разучилась правильно реагировать на такие сцены. Она уже давно не била меня, но от ее криков и ярости по всему моему телу пробегал холод, и я становилась в защитную стойку. Я уже несколько недель не видела подобных сцен и плохо их воспринимала, особенно когда до меня дошло, что она не сможет заставить меня остаться дома. Впервые за все время, что мама попыталась вовлечь меня в знакомый танец, я просто могла уйти.
Я попросила ее прекратить кричать.
Как и ожидалось, она разбушевалась еще сильнее.
— Ты кем это себя возомнила?
Она расхаживала взад-вперед по кухне, не сводя с меня глаз, пока я сидела на диване.
— Думаешь, вернулась сюда и можешь приказывать МНЕ, что мне делать, а что нет?!
Я рассмеялась, а она остановилась, но хмуриться не перестала.
— Ну ладно, хорошо! — вскинула я руки. — Мне не обязательно оставаться здесь! У бабушки есть комната для меня. Побуду там.
Мама ходила за мной, пока я собирала сумки и направлялась к двери.
— Да, оставайся там! Проваливай! Лучше увези свою задницу туда, чем разводить дерьмо тут!
Я села в машину и поехала прочь от дома матери. В последний раз я подумала о нем как о своем.
24
Самым приятным в наших отношениях с Бреттом были разговоры, поэтому я сразу поняла, что он что-то скрывает. Обычные телефонные беседы стали натянутыми, из его голоса ушла теплота. Но я предпочитала игнорировать то, о чем догадывалась — даже в старших классах.
Бретт начинал дважды, прежде чем окончательно произнес:
— Я гей.
Нам случалось говорить о том, что нас привлекают некоторые люди, разделяющие наши представления о гендере, как и некоторые из тех, кто эти представления не разделяет, но мы всегда подчеркивали, что, несмотря на всю путаницу желаний, мы в конечном итоге хотим прежде всего быть рядом. Что мы никогда не откажемся друг от друга, и, что еще важнее, он никогда не откажется от меня. Вот почему ему потребовалось так много времени, чтобы сказать то, что он должен был сказать. Он любил меня, и ему хотелось желать меня. Он не хотел отпускать меня.
Отношения между нами длились шесть лет, а лучшими друзьями мы были еще дольше. Он был моим безопасным убежищем, и он сам так воспринимал себя. Тогда мы не знали, что существует миллион способов любить и быть любимыми. Мы считали, что наш вариант — единственно возможный. Мы застряли в тупике.