На одной стене — гравюра (лесной пейзаж под ветром) и свисающий побег плюща в подвесном цветочнике. Две-три книжные полки. На другой стене — в рамке большой фотографический портрет человека средних лет в солдатской фронтовой гимнастерке с орденами и медалями на груди, явное увеличение с любительской карточки. И броская цветная фотография Женьки. Рослый, привлекательный смеющийся парень в ярком спортивном свитере с лыжными палками в руке.
В комнату порывисто входит красивая, стройная женщина. Ей сорок семь — сорок восемь лет, но выглядит она сейчас много моложе. Это С е р а ф и м а Н и к о л а е в н а. Она в своем самом нарядном костюме, в модных туфлях. Свежая парикмахерская укладка волос.
С е р а ф и м а (облегченно вздохнув). Уф, наконец-то Женька собрался и побежал. Бог мой, сколько можно драить штиблеты, вывязывать галстук и утюжить щеткой чуб?! (Немного смутившись). Какая же ты, однако, злюка, Серафима! И как тебе не терпелось скорее остаться одной… Мальчик впервые помчался встречать новый год в кафе «Клятва Гиппократа» со своей избранницей — прекрасной юной гиппократкой. Все у твоего сына впервые! Счастливый возраст. Теперь — звонить! (Стремительно направляется к телефону, несколько раз набирает номер).
Слышны гудки «занято».
Этот чертов аэродром! Когда только там бывает свободно? (Отыскивает в записной книжечке другой номер, набирает его).
Гудки «занято».
И в справочную междугородней не пробиться. Всем сегодня непременно нужно куда-то звонить! (Повторяет свои попытки).
Гудки «занято».
(Взволнованно ходит с телефоном по комнате, волоча за собой шнур). Нет, нет, ничего не могло случиться. Он прилетит, непременно прилетит. Зимой, в такую метель, это все естественно. Самолет сильно опаздывает, сидит себе где-нибудь в Свердловске или Куйбышеве, не дают погоды, и Петр бегает то к синоптикам, то к дежурному. Ни за что не признаюсь ему, что как ненормальная вскочила на рассвете, что шесть часов прождала на аэродроме… Но почему же не было обещанной телеграммы о вылете из Тюмени? Почему? (Приносит вазу с яблоками, два фужера, бутылку вина, ставит все на столик, не слишком умело раскупоривает бутылку). Точно знаю, как все это будет! Он войдет без нескольких минут двенадцать, плечистый, веселый, заснеженный и помолодевший. С протянутыми ко мне руками. А я мгновенно включу лампочки на елке и встречу его на пороге с двумя бокалами, полными вина. (Снова и снова набирает один номер, затем другой).
Гудки «занято».
Точно знаю, и что он скажет в первую же минуту: «Я прилетел за тобой, Симушка. Два дня на сборы! Сверх праздника начальство ничего не подарило». А я отвечу ему, как в своем последнем письме: «Хватит тебе бродяжить в тайге. Теперь это — твой дом. Здесь все ждало тебя столько лет, Петр!» Он будет просить, доказывать, настаивать…
Резкий и неожиданный — именно потому что такой долгожданный — звонок междугородней.
С е р а ф и м а (выключает радио и поспешно хватает трубку). Тюмень? Да-да, заказывали Сургут. Давайте, давайте же! Не класть трубку? (Ждет, нервничает). Тюмень, Тюмень! Сургут? Наконец-то! Как плохо слышно… Алло, алло, Сургут! Квартира Криворучко? У телефона сосед?! Скажите, будьте так добры, Петр Ефимович вылетел вчера в Тюмень? (Сдерживая раздражение). Спрашивает… знакомая. Опять все куда-то пропало… (Дует в микрофон, стучит по рычагу). Да-да, из Днепровска. Передаете трубку дочери? Ты, Оленька? Да, я, Серафима Николаевна… Не понимаю, Оленька, не понимаю. Что с папой? Нет, не понимаю. Несчастье?! Как, как? (Испуганно вскрикнула и на миг словно онемела).
Видимо, на том конце провода замолчали.
(Лихорадочно). Тюмень? Сургут, Сургут, отвечайте же! (Снова напряженно слушает, меняется в лице, опускается в кресло, кричит в трубку). Третий инфаркт?! О боже!.. (Слушает). Как и где это случилось? (Слушает). Прямо там, в тайге, в экспедиции? Сюда привезли на вертолете? (Шепчет). Не верю, не верю, не верю… (Бессильно уронив руку с зажатой в ней трубкой, вся сникает в кресле).
Далекий голос телефонистки: «Днепровск? Днепровск?! Я — Тюмень. Закончили разговор?..»
Серафима молча, безучастно кладет трубку на рычаг, берет из темноты шерстяной платок, судорожно кутается в него.
Телефон снова оглушительно трезвонит, и Серафима, неизвестно на что еще надеясь, рывком хватает трубку.
Голос местной телефонистки: «Квартира?.. Два — сорок шесть — двадцать один? Говорили пять минут».
С е р а ф и м а (механически, без всякого выражения). Пять минут, пять минут, пять минут… И вся моя жизнь… Вся моя жизнь…
