И смеется. Есеня смотрит на него сурово, а Софья Зиновьевна неожиданно подхватывает смех. На следующий день фургон Есени стоит, загнанный в перелесок. Отсюда просматривается кладбищенский забор. Ивашев сидит на пассажирском – в наручниках.
– А если не я – зачем наручники?
– Чтоб ты глупостей не наделал.
– Где ж вы раньше были? Вот бы мне их лет в шестнадцать. После школы.
Он и Есеня смотрят на кладбищенский забор.
– Машина эта всегда здесь останавливалась?
– Всегда.
Есеня смотрит на забор. На дорогу. Ощущение, что она зря тратит время.
– Он не приедет… Он не сумасшедший, где логика?
Голос Меглина раздается из глубины фургона:
– А зачем он раньше приезжал? Не на этого же смотреть?
Кивает назад, на Ивашева.
– Обидные ваши слова, Родион Викторович. Меня зовут Иван Григорьевич. Правильно говорить – не на Ивана Григорьевича же смотреть.
– И зачем он приезжал?
– Иван Григорьича спроси.
Есеня смотрит на Ивашева, тот раздумывает.
– А! Понял… Место для него. Святое. Намоленное вроде как. Только, понимаешь, с другим знаком. Здесь куколки его лежали. Он не ко мне приезжал. К ним.
Есеня не отвечает. Позади нее, в окошке, отделяющем кабину от кузова, возникает Меглин. Выглядит опять неважно.
– А многих я убил? Как того? Кукольника?
– Пока я с тобой работала – нет.