Однажды в дом к Тимофею пришел игумен Стефан Махрищский. Возможно, требовалось обсудить какие-то хозяйственные вопросы, ведь вотчины Вельяминова находились рядом с селами Махрищского монастыря. Косма, который ждал прихода игумена, припал к его ногам, проливая слезы. Он умолял Стефана постричь его в монахи. Махрищский игумен облек Косму в иноческие одежды — рясу и камилавку (то есть в рясофор) и нарек Кириллом. Однако эти превращения еще нельзя было считать полноценным монашеским постригом, так как Кирилл не давал монашеских обетов.
Преподобный Стефан постучал в дом Вельяминова в полдень, когда хозяин собирался отдохнуть от мирских забот. Когда игумен вошел, Тимофей встал и поклонился ему, прося благословения. Тогда старец сказал: «Богомолец ваш Кирилл вас благословляет». Тимофей в недоумении переспросил: «Какой такой Кирилл?» Стефан ответил: «Косма, бывший ваш слуга. Ныне ему захотелось стать иноком, служить Господу и о вас молиться». Вельяминов пришел в ярость, наговорил игумену всяких нехороших слов. Но Ирина, испугавшись того, что ее муж оскорбил святого, уговорила Тимофея сменить гнев на милость. Тот вернул Стефана, принес ему извинения и сказал, что он «предоставил Косме, нареченному Кириллом, жить по своей воле, как тот хочет»[130]. Так, Косма-Кирилл стал монахом Симонова монастыря, где архимандрит Феодор Симоновский, племянник Сергия Радонежского, постриг его в монашество уже полным чином. Пройдя долгий путь духовного возрастания и все виды монастырских послушаний, Кирилл в 1390 году стал архимандритом Симонова монастыря[131]. Однако в 1396 году из-за неких распрей и нестроений удалился на Старое Симоново — в малый приписной монастырь Рождества Пресвятой Богородицы, а затем вообще покинул Москву и отправился в Белозерье. Согласно Житию, Кирилл пришел на берег Сиверского озера шестидесятилетним старцем, то есть около 1397 года. По исследовательской версии, это событие совершилось еще позже — в 1407 году[132], то есть место своего духовного покоя подвижник обрел только в 70 лет.
Когда Нил был еще отроком, Кирилла Белозерского уже причислили к лику святых (в послании русского духовенства к князю Дмитрию Шемяке, написанном в декабре 1447 года, он упомянут как святой)[133]. Кто-то из Оптинских старцев в свое время сказал, что святые, ушедшие на Небеса, внимательно наблюдают за своими родственниками и помогают им в их земной жизни. Нил, конечно, не был родственником преподобного Кирилла. Однако Вельяминовы, Заболоцкие, Майковы составляли общий круг людей, связанных между собой либо дружескими, либо служебными отношениями. Поэтому Нил шел в Кириллов монастырь, как идут к себе домой, уповая на молитвы и заступничество своего кремлевского земляка.
Самый короткий и удобный путь из Москвы на Белоозеро лежал через Дмитров, который стоит на реке Яхроме. Здесь садились в насады или струги и по рекам Сестра, в которую впадает Яхрома, и Дубна попадали в Волгу, а далее по Шексне путь лежал на Белоозеро. Где-то в районе современных Гориц путешественники покидали свои насады и шли пешком около семи верст до Кириллова монастыря. Им было не миновать той самой горы Мауры, с которой когда-то преподобный Кирилл увидел заветный холм над Сиверским озером.
Само место, где стоит монастырь, кажется, отмечено Свыше особою печатью, и каждый, побывавший здесь хотя бы однажды, несомненно, почувствовал душой его необыкновенную благодать. Сербский монах Пахомий Логофет, искушенный красотами Афона, пришел в восхищение, увидев Белозерскую обитель. «Место сие зело красно, ибо со всех сторон яко стенами окружено водами», — записал он в Житии святого Кирилла и поведал монастырский рассказ о чудесном основании обители.
«Когда преподобный Кирилл жил в безмолвии на старом Симонове, ему пришла мысль поселиться где-нибудь вдали от мирской суеты, в глубокой пустыне, и там пребывать одиноко. Много он боролся с этим желанием и постоянно молился Пресвятой Богородице: „Ты веси, яко всю мою надежду по Бозе на Тебе возложих от юности моея. Ты убо, якоже сама веси, настави мя на путь, в нем же возмогу спастися“. Раз он стоял перед образом Божией Матери „Одигитрия“ на обычной вечерней молитве, кончил уже правило и стал петь акафист Божией Матери. И вот, когда дошел в икосе до места: „Странно рождество видевши, устранимся мира и ум на небеса преложим“, вдруг слышит ясный голос, обращенный к нему: „Кирилле, изыди отсюду, иди на Белоозеро, там убо уготовах ти место, в нем же можеши спастися“. Вместе с чудным голосом явился яркий свет. В изумлении отдернул преподобный волоковое оконце кельи и видит: сияет великий свет от Белозерской полуношной страны. Тогда он понял, что услышаны его молитвы: целую ночь с радостью в молитве благодарил и славил Бога.
Около того времени пришел с Белоозера инок того же Симонова монастыря Ферапонт, посланный туда архимандритом ради монастырских нужд. Совершив благополучно дальнее путешествие, он поспешил увидеться с преподобным Кириллом, имевшим с ним одно пострижение. В беседе с ним преподобный Кирилл узнал, что в Белозерских краях есть немало мест, удобных для пустынножительства. Согласились и пошли туда оба вместе. После многих дней пути они, наконец, прибыли на Белоозеро и здесь долго ходили, отыскивая удобное место для поселения. Достигши горы Маура, возвышающейся в местности, где теперь стоит монастырь, они взошли на нее. Окинув взором открывшиеся окрестности, преподобный узнал предназначенное ему место для безмолвия. Спустились с горы и остановились на небольшом пригорке, покрытом лесами и вдававшемся полуостровом в воды близлежащего Сиверского озера»[134].
За полвека, прошедшие с того времени, на берегу озера уже отстроился довольно большой монастырь. Его опоясывала высокая деревянная ограда. В центре обители на холме возвышалась, как «некое око, взирающее на монастырь», Успенская церковь. Рядом с церковью стояла небольшая звонница, а неподалеку трапезная палата. Монашеские кельи огибали Успенский холм полукругом с восточной стороны, так, чтобы монах в оконце мог всегда видеть храм и его святой алтарь. Все кельи были деревянные. Они были так же просты, как первая келья основателя обители, построенная им на месте его первоначального поселения. До наших дней сохранилась точная копия часовни святого Кирилла, которую кирилловские монахи устроили в XVII веке вместо древней, истлевшей от времени. Николай Константинович Никольский, выдающийся знаток истории Кирилло-Белозерского монастыря, предполагал, что это строение первоначально было не часовней, а кельей основателя обители (поскольку Пахомий Логофет в Житии святого не упоминал о часовне, но говорил только о келье).
Жилище преподобного Кирилла — «это обычная незатейливая северно-русская клеть. Из сосны, четырехстенная, рублено в замок из бревен, обтесанных как снаружи, так и внутри. Покрытие сделано из досок, скрепленных гвоздями со скалою на два ската. Небольшая низкая дверь с окном в виде малого отверстия ведет в помещение, имеющее в длину 3 аршина 14 вершков, а в ширину 3 аршина и 4 вершка и в высоту до кровли 4 аршина. В южной стене прорублено небольшое „оконьцо“, закрывающееся изнутри деревянной задвижкою. Потолка строение не имеет, а пол, находящийся здесь в настоящее время, сделан позже построения всего здания»[135]. В такой постройке мог поместиться только один человек. Впоследствии кельи стали делать более просторными, поскольку в них жили по два-три человека. К кельям пристраивали еще сени, в которых сооружали чулан и «предсение» — крытое крыльцо. Снаружи можно было расслышать, что говорили внутри. В верхней части стены делали волоковые окна (название происходит от слова «волочь»). Они были небольшими, чтобы сохранить в келье тепло во время сильной стужи, и в то же время достаточными, чтобы в них просунуть голову и поговорить с пришедшим братом. Рядом с кельями обычно стояли дровяники — сараи, где хранились дрова. Топили по-черному, дым выходил через окна.
С западной стороны обители, там, где на берег озера можно выйти через Водяные ворота, находились хозяйственные службы: поварня, хлебни, ледники, амбары. По справедливому замечанию Никольского, так строили намеренно. Монахи общежительной обители питались только в трапезной, есть в кельях или где-либо еще, а также иметь свои припасы запрещалось. Чтобы оградить братию от соблазнов и искушений, все службы, где хранили продукты или готовили пищу, устраивали в противоположной от монашеских жилищ стороне монастыря.
Стены вокруг обители были выстроены четырехугольником, что имело не случайный, но символический характер. Небесный град Иерусалим, в котором будут жить спасенные народы, описан в «Откровении святого Иоанна Богослова» как «четвероугольник», «и длина его такая же, как и широта» (Откр. 21, 16). «Он имеет большую и высокую стену» и «ворота на все стороны света: с востока, с севера, с юга и с запада» (Откр. 21, 12). Монастырь как земной образ Царствия Небесного строился по плану Небесного Иерусалима. Главные ворота, через которые входили в обитель, назывались Святыми.
В один из дней 1453 года (Нилу исполнилось как раз 20 лет, это был традиционный возраст ухода в монастырь) к Святым воротам подошел юноша и постучал. Привратник открыл ему калитку, он показал письмо для игумена Кассиана. Монах молча впустил его внутрь. Калитка скрипнула и закрылась за спиной юноши. Много раз он будет отворять и затворять эту дверь, пересекая незримую границу между монастырем и миром. Но в тот день она закрылась для него навсегда. Он ступил на первую ступень лестницы монашеских добродетелей, которая именуется удалением от мира.
Византийский святой Симеон Студит, обращаясь к своему ученику, намеревавшемуся покинуть мир, говорил: «Брат, вот что считай совершенным удалением от мира: всецелое умерщвление своей воли, затем беспристрастие к родителям, родным и друзьям и отречение от них. Также и то, чтобы обнажиться тебе от всего имущества твоего… и совершенно забыть всех лиц, которых горячо любил… В помысле же твоем надлежит тебе положить такое убеждение, что после твоего вступления в обитель умерли все родители твои и друзья, и только Бога и предстоятеля считать отцом и матерью»[136]. Мы не знаем, какой душевной болью досталась Нилу Сорскому эта непреодолимая для многих ступень, но любовь к Богу пересилила все.
Принимал Нила в монастырь игумен Кассиан. Пахомий Логофет так отозвался о настоятеле, с которым был лично знаком: «…по достоинству называвшийся игуменом, муж, состарившийся за многие годы постнических трудов». О жизненном пути преподобного Кассиана известно немногое. Свой монашеский путь он начал в Спасо-Каменном монастыре на Кубенском острове, затем перешел в обитель Кирилла Белозерского, где застал «чюдотворца Кирилла» еще живым. 11 апреля 1448 года ростовский, ярославский и белозерский епископ Ефрем возвел Кассиана в сан игумена Кирилло-Белозерского монастыря[137]. Источники сообщают, что он по благословению епископа Рязанского Ионы (будущего митрополита Киевского и всея Руси) и по велению московского князя Василия II дважды ходил в Царьград. Вероятно, Кассиан отвозил в столицу Византии грамоты великого князя, направленные константинопольскому патриарху в 1441 году и византийскому императору в 1443-м[138]. Речь в них шла о возможности получения митрополией Русской церкви автокефалии, то есть независимости от Константинопольского патриархата. Мысль о том, чтобы самим избирать митрополита, укрепилась на Руси после печально известного Ферраро-Флорентийского Cобора.
Переговоры об автокефалии были непростыми. Почему кирилловского монаха (а в эти годы Кассиан еще не был игуменом) выбрали для столь сложных переговоров, мы не знаем. Но на всё бывает своя причина. Вероятно, Кассиан был хорошо известен епископу Ионе и великому князю, образован, обладал дипломатическим талантом.
Источники сообщают, что Василий Темный щедро наградил Кассиана после его возвращения из Царьграда, много пожертвовал на обитель и отпустил на покой — на Каменный остров. Однако в этом сообщении есть хронологическое несоответствие. В любом случае вторая поездка Кассиана должна была состояться до 1453 года, когда был взят турками Константинополь. Но в это время Кассиан оставался настоятелем Кирилло-Белозерского монастыря. Вероятнее всего, что эти два эпизода его биографии: возвращение из Царьграда и уход на Каменный остров не были связаны. Кассиан на год покинул Кириллов монастырь в 1465 году, когда новый ростовский архиепископ Трифон самовольно поставил настоятелем обители своего родного брата Филофея. Тот вел себя неподобающим образом, и белозерский князь Михаил Андреевич, ктитор обители, изгнал его, вернув Кассиана. Последний оставался настоятелем Кириллова монастыря до 1471 года, какое-то время еще жил здесь на покое, а затем вернулся на место своего пострига — в Спасо-Каменный монастырь. Многие из постриженников игумена Кассиана были причислены к лику святых: Александр Ошевенский, Нил Сорский, Иоасаф Каменский. И этот перечень говорит сам за себя: «С преподобным преподобным будеши…» Сам Кассиан был также прославлен Русской церковью в лике святых.
Если брат хотел поступить в монастырь, то он «бил челом» игумену наедине. В Житии преподобного Александра Ошевенского рассказывается, как святого Александра принимали в число кирилловской братии. Этот рассказ вполне подошел бы и для Жития Нила Сорского. Игумен спросил юношу: «Хочешь ли, чадо, иноком быть и Господу работать?» Тот же отвечал: «Ей, отче, воистину, желаю, но через некоторое время. А пока, если повелит твоя святыня, буду служить на святую братию, чтобы испытать свою юность». Игумен увидел смирение и душевную чистоту юноши, понял он и то, что пришедший изучал Божественные писания. И тогда настоятель спросил его: «Чадо, учился ли ты святым книгам?» По своему смирению тот ответил: «Мало, отче, немного с детства научился и пребывал в небрежении». Тогда игумен произнес: «И это тебе, чадо, будет на великий успех к твоему спасению».
После личной беседы игумен сообщал о новопришедшем соборным старцам, те испытующим взором оценивали брата. Если он им нравился, то игумен благословлял новичка ходить по кельям старцев и просить их принять его в обитель. Но если пришелец не нравился монастырскому собору, то его по кельям не посылали. А игумен вежливо отказывал ему в таких выражениях: «Довольно у нас, господин, ныне братии, число исполнилось»[139].
Скромная и одновременно достойная манера держаться, спокойный и уверенный взгляд умных глаз, общее благородство облика юноши понравились монастырским старцам. Насельники Кириллова монастыря хорошо знали и брата пришедшего — Андрея Майко, не раз посещавшего обитель по государевым делам. И они ответили согласием.
Когда в монастырь принимали новичка, то над ним совершался чин, который не был посвящением в монашество — постригом, но содержал в себе особую молитву. Игумен и братия молились, чтобы Господь сохранил доброе намерение брата, защитил его от зависти и злобы, благословил все его «входы и исходы», научил, как потратить нажитое в миру богатство на благие дела. Намеревающиеся вступить в число братии обыкновенно приносили свой посильный вклад на обитель.