От Божественного престола, «подобно свирепому морю», исходит огненная река, поглощающая грешников: «от огня сего реки оскудеют, источники исчезнут, звезды спадут, солнце померкнет, луна мимо идет, „и небеса“, по написанному, „свернутся как свиток книжный“» (Ис. 34, 4). Место мучений изображается в самом нижнем поле картины: «…среди грешников можно видеть и царя с царицею в диадемах, и епископа в омофоре, и монаха, и обыкновенного мирянина. В глубине ада во мраке сидит сам сатана в виде седого бородатого старика, на чудовищном звере; в недрах сатаны Иуда предатель; зверь, на котором сидит сатана, поглощает грешников»[100]. Торжествующие праведники стоят по правую сторону от реки. Они изображены в том же регистре картины, что и грешники, но огненную реку, разделяющую их, никому не дано перейти.
Явственные приметы Конца, ощущаемые жителями Москвы и Русского государства, делали более выразительным каждый образ, а слова древнего святого болью отзывались в душе. «Таких великих и страшных чудес не было от начала твари и не будет во все роды», — читал дома внимательный отрок, ближе подвигаясь к лучине. «Нередко ныне бывает, если сильнее обыкновенного блеснет молния, то всякого человека приводит она в ужас, и все преклоняемся к земле. Как же тогда перенесем, как скоро услышим глас трубы с неба, превосходящий всякий гром, взывающий и пробуждающий от века уснувших праведных и неправедных?» И простая молитва «Господи, помилуй!», многократно повторяемая на клиросе в церкви, обретала свой глубочайший смысл.
Детство и отрочество тех, кто завершил свой жизненный путь к концу XV столетия или в начале следующего, прошли в ожидании Конца света. Жизнь в такие времена требует необычайной строгости и внимательности к себе, к своим поступкам и помыслам. Может быть, именно поэтому XV век дал Руси наибольшее число ее святых[101]. Человеку свойственно искать точку опоры, он стремится создать свой мир, в котором может чувствовать себя в безопасности. Люди Средневековья были беззащитны перед стихиями природы, болезнями, моровыми поветриями. Нашествия иноплеменников и соплеменников в одночасье уничтожали то, что создавалось веками. Княжеская власть так же не представляла собой прочного основания для того, чтобы построить безопасный мир. Поэтому представители человечества чаще, чем сейчас, задавались вопросами о смысле бытия. Понятно, что не все оставляли мир и уходили в монастыри, находя за их мощными стенами искомую точку опоры. Но те, кто обладал тонкой душой и внутренним зрением, ясно видели черную пропасть, разверзающуюся под ногами. А трагедии, которые стали повседневностью, только добавляли резкости этому видению.
Постоянная, нависающая дамокловым мечом угроза вражеских набегов, разрушений и смерти формировала в человеке особое устроение души: она делала его мужественным и собранным. Тот, кто постоянно смотрит в глаза опасности, уже не дрогнет один на лесной дороге или в лесной хижине под вой волков.
О Флорентийской унии
Господь разоряет советы языков, отметает же мысли людей.
Православная вера была единственной точкой опоры русского человека, его прибежищем и надеждой. Без веры жизнь просто теряла всякий смысл и превращалась в страшную фантасмагорию. Когда верховная власть ослабевала, именно Церковь становилась гарантом стабильности. Время Дмитрия Донского не так давно миновало, и в народной памяти еще был жив образ митрополита Алексия, который стал регентом при малолетнем князе. Благодаря его поддержке Дмитрию удалось удержать власть, а потом и собрать силы для борьбы с Мамаем. В 1431 году в Москве были обретены мощи митрополита Алексия, и к раке святителя с мольбой о заступничестве потекли вереницы отчаявшихся людей.
2 июля того же года преставился митрополит Фотий. К усобице княжеской добавились нестроения на митрополичьей кафедре. В 1432 году в Москве был наречен митрополитом Киевским и всея Руси рязанский и муромский епископ Иона, однако константинопольский патриарх Иосиф II поставил на Русь своего кандидата — смоленского епископа Герасима. Осенью 1433 года митрополит Герасим вернулся в Смоленск, который в то время принадлежал Великому княжеству Литовскому. В Москву митрополит не поехал из-за того, что «князи русския воюются и секутся о княжении великом на Русской земли»[102]. В дальнейшей судьбе митрополита Герасима много неясного: в конце марта 1435 года он по каким-то причинам был схвачен и обвинен в организации заговора против великого князя Литовского Свидригайло, а 26 июля того же года сожжен в Смоленске. Русская кафедра вновь осталась без митрополита.
После трагической гибели Герасима великий князь Василий II отправил в Константинополь епископа Иону. Но добиться поставления русского кандидата не удалось. Еще до приезда посольства патриарх возвел на Киевскую митрополию грека Исидора. Новый митрополит приехал в Москву 2 апреля 1437 года. Он был весьма образован, знал несколько европейских языков, слыл знатоком античной литературы, особенно любил читать поэмы Гомера и речи Цицерона. Приехав в Москву, Исидор передал великому князю послания византийского императора Иоанна VIII Палеолога и патриарха Иосифа, в которых содержалась просьба отпустить его на Церковный Собор «утвержения ради православныя веры»[103].
Сама идея созыва восьмого Вселенского Собора была по сути еретической, так как еще на шестом (Трулльском) Вселенском Соборе в 692 году был утвержден состав канонических правил Восточной (Православной) церкви; этот Собор запретил «подделывать, или отвергать, или принимать другие правила, кроме предлежащих (то есть уже принятых)». Седьмой Вселенский Собор восстановил почитание икон, которое пытались искоренить византийские императоры-иконоборцы. Новый Собор, созывавшийся для соединения Греческой (Православной) и Римской (Католической) церквей, был в действительности обусловлен политическими расчетами, а не догматическими и каноническими причинами.
Положение Византийской империи день ото дня становилось все более безнадежным, турки сжимали кольцо вокруг Константинополя. Стремясь добиться от европейских держав военной помощи, император Иоанн VIII пошел на переговоры с Римским папой Евгением IV. В далекой Москве пока молча, но не равнодушно, наблюдали за происходящим. Напутствуя митрополита в дальнюю дорогу, великий князь, как рассказывает летописец, предупредил его: «При наших прародителях и родителях не бывало соединения церковного закона с римлянами, и я не хочу, потому что не принимали мы от греков быть в соединении с римлянами. Мы тебе не повелеваем идти на восьмой собор, да еще в Латинскую землю. Ты же, нас не слушая, хочешь туда идти. Но знай, когда оттуда возвратишься, принеси нам нашу христианскую веру греческого закона, какую приняли наши прародители от грек». Митрополит Исидор дал клятву в том, что будет крепко стоять за православную веру. 5 сентября 1437 года он отправился в Италию. В августе 1438 года русская делегация во главе с Исидором прибыла в Феррару. Однако здесь свирепствовала чума, поэтому в начале 1439 года участники Собора переехали во Флоренцию.
6 июля 1439 года Римский папа Евгений IV и император Иоанн VIII подписали текст унии. Заключив этот церковный союз, греки приняли католический догмат об исхождении Святаго Духа от Отца и Сына (в православном Символе веры сказано, что Святой Дух исходит от Отца: «иже от Отца исходящего»), признали папу Римского главой Церкви. Впервые в истории Византии император преклонил колена перед понтификом и поцеловал ему руку. В обмен на унию Евгений IV обязывался содержать в Константинополе 300 солдат и две галеры, а в случае необходимости выделить дополнительно еще 20 галер (к слову сказать, своих обязательств он не выполнил). Митрополит Исидор был одним из самых активных сторонников унии на Соборе. В награду он получил звание апостолического легата для Литвы, Ливонии, Руси и подведомственных ему мест Польши. На Русь он выехал уже в сане кардинала. Однако в Москву Исидор не спешил. Он отправился в Венецию, а оттуда — через Венгрию в Польшу и Литву (в пути посольство находилось 342 дня)[104]. В итоге митрополит отсутствовал в Москве около четырех лет.
19 марта 1441 года (преподобный Нил, наверное, хорошо запомнил этот день) жители столицы наблюдали необычную картину: в город въезжал русский митрополит, перед которым несли большой латинский «крыж» (в отличие от восьмиконечного православного креста он имел четырехконечную форму). В Успенском соборе Московского Кремля Исидор служил литургию не по обычаю Русской земли, на службе поминал папу Римского, а не патриарха Царьграда. После литургии митрополит зачитал буллу Евгения IV с изложением решений Ферраро-Флорентийского Собора. Митрополит поздравил свою паству с воссоединением Греческой и Римской церквей. В послании папы, вопреки учению Православной церкви, говорилось, что Святой Дух исходит от Отца и Сына, что хлеб «бесквасный» и «квасный» одинаково может претворяться в тело Христово. (Православная литургия совершается только на «квасном», то есть дрожжевом, хлебе; католики служат литургию на «опресноках», то есть «бесквасном» хлебе.) После чтения послания первым опомнился великий князь. Он отказался принять благословение Исидора, назвав его не пастырем, а волком.
Василий II передал «папино послание» на рассмотрение Собора русских епископов, которые его отвергли. Митрополит был арестован и заключен под стражу в Чудовом монастыре, откуда в ночь на 15 сентября 1441 года бежал в Тверь и дальше в Великое княжество Литовское. Его конечным прибежищем стал Рим. После изгнания митрополита-еретика Русь на семь лет фактически осталась без высшей церковной власти. Василий II отправил послания константинопольскому патриарху и византийскому императору, где объяснял, почему был отвергнут Исидор: «Не вемы же убо за кое дело (по какой причине. —
О научении книжном
Начало премудрости страх Господень.
Воспитанный в семье московских дьяков, Нил еще в отрочестве получил глубокие знания Священного Писания, любовь к книжному учению. Он был блестяще одарен в области литературы. В Средневековой Руси отношение к книге было совершенно иным, нежели в современном обществе. Книга являлась не развлечением, не отвлеченным чтением, а путеводителем по жизни. Она давала человеку правильную систему координат, сообразуясь с которой он находил свое место в мире и оценивал происходящее. Возможно, именно в детство уходит корнями особенность Нила Сорского выражать свои мысли и переживания чужими словами. Эта черта не имеет ничего общего с бездарным подражательством. Мир Средневековья строился на принципе уподобления высшему Совершенству — Христу. В понимании мировой истории отсутствовало такое понятие, как прогресс. Наоборот, чем ближе к началу, к истокам, тем больше люди знали о Боге, лучше понимали смысл бытия. Апостолы, видевшие Христа, древние святые, знавшие апостолов либо их учеников, — вот кому надо подражать, чтобы уподобиться Христу.
Основной круг чтения составляли книги Нового Завета, жития и поучения святых, толкования на библейские книги и, конечно, Псалтирь. Странники — калики перехожие — пели так: «Псалтирь книга — всем книгам мати». А святой Василий Великий говорил: «Псалтирь болше бо и выше есть всех книг». Псалтирь давала ответы на главные вопросы бытия: как относиться к богатству, внезапной болезни, предательству бывших друзей, несправедливому суду и поношениям врагов. Она давала пример покаяния и дерзновенной молитвы к Богу, живого разговора с Богом. «Вдохновенный, порывистый, полный многообразных красок, интонаций голос царя Давида, обращенный к Богу, заражал своей верой и взыскующим порывом, своей болью и гневом, своим благодарным восхищением»[106]. Строки и выражения из Псалтири превратились в русские пословицы и поговорки, прочно укоренились в обиходной речи людей.
Возможно, в доме Майковых была собственная небольшая библиотека, хотя книги в то время стоили чрезвычайно дорого. До Москвы докатывались волны из эпицентра грандиозных событий мировой истории. Они ставили такие вопросы, на которые никто не мог дать однозначного ответа. Это вызывало интерес к древней истории. Книги открывали окно в другой мир, который хотелось увидеть собственными глазами.
Отрочество, проведенное в семье дьяков, значительно расширило кругозор будущего святого. Если обычные люди судили о чужих странах и народах по слухам, много раз пересказанным, то дьяки имели возможность многое видеть своими глазами либо беседовать с очевидцами. Вот такие, к примеру, рассказы доводилось слышать Нилу Сорскому в стенах государевой казенной палаты: «…а за Египтом людей живущих нет, а до Махметова гроба (гробницы пророка Мухаммеда. —