В состоятельных семьях мальчиков отдавали учиться с семи лет. Возможно, будущий преподобный овладел грамотой дома. В то время учили читать по Псалтири. Грамотный отрок должен был уметь читать и петь псалмы, «стихословити зело добре и стройне»[108]. Так, с детства Нил, видимо, уже знал большое число псалмов наизусть. Псалтирь сопровождала его по жизни, с каждой новой ступенью духовного возраста он открывал для себя по-новому ее глубины. Впоследствии ежедневное чтение всей Псалтири стало основой его монашеского правила.
Учеба давалась ему легко. Нил обладал замечательной памятью: в своих сочинениях он часто цитировал по памяти творения святых отцов. И этот вкус к учению, неиссякаемый интерес к книгам он сохранил на всю жизнь.
Авторы житий часто говорят нам о том, что святые в детском и отроческом возрасте не любили детских забав, избегали игр со сверстниками. Подобные рассказы принято считать общим местом житий, топосом, но скорее всего, это тонкое психологическое наблюдение. Сосредоточенность на своем внутреннем мире, свойственная подвижникам, берется не вдруг и не сразу, она присуща им изначально. Будущий святой больше любил книги и домашнее уединение, чем катания с высокого берега Москвы-реки. В зимних сумерках дети резвились во дворе, катали огромные шары из снега, лепили замысловатые снежные фигуры. А юный отрок, задумчиво посмотрев в окно, снова вчитывался в вещие строки Псалтири. Детские картинки через десятки лет отзовутся в духовных сочинениях Нила Сорского. Впоследствии он будет сравнивать «нелепые идолы, во время зимы водруженные» (то есть снежные и ледяные фигуры), с нечистыми помыслами, возникающими у человека во время духовной зимы, когда он оставлен Божественной благодатью[109].
Вскоре отрок начал постигать азы ремесла. С юности ему, как и брату, предназначалось «держать дьяческий чин». Не исключено, что первоначальное профессиональное образование он получил в книгописной школе-мастерской, которая, как предполагают исследователи, существовала при казне Василия Темного в Московском Кремле. Здесь овладевал навыками книгописца будущий государев дьяк Василий Мамырев. Нил Сорский был ровесником Василия, родившегося в начале 1432 года. Во всяком случае, свои первые шаги на дьяческом поприще они делали одновременно. Поэтому любопытно будет познакомиться с историей жизни этого выдающегося человека.
Свой первый делопроизводственный документ Василий Мамырев написал в 1447–1454 годах: это данная грамота мелкого радонежского землевладельца Ивана Афанасьевича троицкому игумену Мартиниану на его вотчинное село Старое[110]. В это время Мамырев еще только писец, даже не подьячий. Как предполагает Е. Э. Шевченко, именно игумен Мартиниан, духовник великого князя, обратил внимание на каллиграфические способности молодого писца и способствовал его дальнейшей карьере[111]. Уже в 1455 году Василий Мамырев подарил Василию Тёмному переписанную им книгу Октоих[112]. Эта рукопись скромна по оформлению. «В ней нет пышных заставок, ни миниатюр. Тем не менее она привлекает красивым почерком, замысловатыми лигатурами, строго-геометрическим расположением письма на листах, прежде имевших широкие поля. Во всем этом сказалось мастерство Мамырева как писца-каллиграфа»[113]. Василий выучил пермскую азбуку, умел писать по-гречески, владел редким искусством златописца. Такие разносторонние навыки книгописания он получил, изучая книги в казнохранилище великого князя. Исследователи говорят, что «подражать византийскому минускулу XV столетия, раскрашивать инициалы синим, а не киноварью, как было принято на Руси, рисовать в качестве указателей рыбок на полях Василий Мамырев мог в том случае, если был знаком с греческими, сербскими и болгарскими рукописями XIV–XV веков». Подобные книги хранились в казне великого князя.
В 1467 году писец скрепил своей подписью первую великокняжескую жалованную грамоту: она предназначалась Троице-Сергиеву монастырю. А через четыре года, в феврале 1471 года, Мамыреву было официально пожаловано дьячество. С 1474 года он служил при казне великого князя и попутно исполнял множество важных и ответственных поручений.
Таковы были основные ступени карьеры, по которым восходили успешные дьяки Московской Руси. Их в свое время прошел Андрей Майко. Видимо, они же предназначались и Нилу: до пострига он был «книгочием судиям». Это известно из «Повести о Нило-Сорском ските» дьяка Ивана Плешкова. По какой-то странной закономерности именно дьяк первым записал краткие биографические сведения о Ниле Сорском и, проявив несомненную любознательность, составил описание его монастыря.
Обязанности «книгочиев» исполняли подьячие, которые подбирали необходимые документы для судей или прочитывали им готовые, уже написанные грамоты. Привычка к постоянному «книжному учению», точность и аккуратность в любом деле, целеустремленность и последовательность — эти яркие черты характера Нила были выработаны им еще в годы дьяческой службы. Он был усердным и способным книгочием, и «к приказному делу прочным», как говорили тогда. Но душа преподобного жаждала иного. Юный подьячий выбрал ступени монашеской «Лествицы».
Нил рано понял, что мир коварен и преходящ. Об этом он впоследствии напишет в своих посланиях к ученикам, убеждая их как можно раньше расстаться с мирскими привязанностями. Сначала мир, говорил преподобный, ласкает людей, привлекая их к себе своими видимыми благами. Но к концу земного бытия слава, честь и богатство «как сень мимо проходят и как дым исчезают». Одни люди быстро осознают пагубность жизни, проведенной в заботах о приобретении мирских благ. В их душе есть желание вести борьбу со страстями и оставить мир, но они не находят в себе сил избежать его коварства. Другие же, не чувствуя отвратительной (преподобный использует здесь даже эпитет «злосмрадной») сущности мира, думают только о своем телесном покое и о стяжании богатств. Нет безумнее тех людей, которые в земной жизни всё получили, а о будущем и нескончаемом блаженстве не постарались, считал старец Нил. Сам он еще совсем молодым, примерно в двадцатилетнем возрасте, оставил мир и принял постриг в Кирилло-Белозерском монастыре.
О падении Царьграда
Боже, приидоша языцы в достояние Твое, оскверниша храм святый Твой.
Бывают события в мировой истории, которые становятся фактами биографии каждого человека. Таким событием для русских людей стало падение в 1453 году под ударами турок столицы Византийской империи — Константинополя. На Руси его звали Царьградом. Вероятно, известие о падении Царьграда настигло Нила уже в монастыре.
Русские люди тяжело переживали это событие. С тех пор, как крестилась Русь, ее судьба была неразрывно связана с православной Византией. Читать и писать, строить храмы и рисовать иконы, совершать Божественную литургию, молиться и устраивать монастыри — всему Русь училась у Византии. Царьград был хранителем священных реликвий. Здесь находился престол византийских императоров, помазанных на царское служение в храме Святой Софии для защиты Вселенского Православия. Вся слава Константинополя, вся его неизреченная красота создавалась во славу величества Божьего, была отблеском на земле Его небесной славы и красоты. Паломник Стефан Новгородец так писал о Константинополе: «Много я видел в Царьграде, но не возможно всего описать. Так Бог прославил Святые места, что невозможно расстаться».
Теперь, после падения Царьграда, необходимо было объяснить себе, как Господь мог допустить такое осквернение «двора и святилища своего». Ответ напрашивался сам по себе: измена Православию, Флорентийская уния стали причиной падения великой христианской империи.
После памятного Флорентийского Собора события развивались следующим образом. В мае 1452 года бывший митрополит Киевский и всея Руси Исидор был назначен Римским папой легатом (посланником) к императору Константину XI. Византия должна была подтвердить свою верность Флорентийской унии, за что понтифик обещал императору военную помощь в борьбе с турками. «По пути в Константинополь Исидор, задержавшись в Неаполе, нанял там на деньги папы двести лучников. Он остановился также на Митилене, где к нему присоединился архи-епископ Хиосский Леонард, генуэзец по происхождению. 26 октября Исидор прибыл в Константинополь. Его военный эскорт был, несмотря на свою немногочисленность, символом того, что папа не оставит своими заботами народ, который признал его главенство, и этот жест не остался незамеченным»[114].
Население Византии разделилось, большинство отказывалось принять унию. В Константинополе появились воззвания, призывающие народ не предавать веру отцов в надежде на призрачную помощь. Но 12 декабря 1452 года в соборе Святой Софии была отслужена униатская литургия в присутствии императора Константина и всего двора. В молитвах поминали имена патриарха и папы Римского, а кардинал Исидор провозгласил Флорентийскую унию. Однако предательство не принесло желанных плодов. 2 апреля 1453 года турки осадили Константинополь. Город остался один на один со своим могущественным врагом, без помощи Запада и без помощи Божией. «Против султанской армии примерно в 80 тысяч солдат, не считая орд ополченцев, великий город, окруженный стенами протяженностью 14 миль, должны были защищать менее 7 тысяч человек»[115].
Интересно, что многие подробности осады Константинополя мы знаем со слов русского очевидца тех трагических дней. Некий Нестор Искандер, в молодости попавший в плен к туркам и обращенный в ислам, вел записки во время осады. Наиболее подробно Нестор Искандер освещает то, что происходило в турецком лагере, поскольку оттуда наблюдал за военными действиями. Его записки послужили основой Повести, которая вошла в состав русских летописей. Исследователи не раз отмечали ее достоверность. Повесть существенно дополняет сведения, сообщаемые другими свидетелями осады.
Понимая, что взять мощные стены города будет трудно, турки хорошо подготовились. Венгерского инженера Урбана с почетом приняли при султанском дворе. Под его руководством зимой 1452 года было отлито несколько пушек. Одна из них казалась современникам настоящим чудовищем — каждое ядро весило 1200 фунтов. Пушку тащили к Константинополю 60 быков, а 200 человек шли рядом, чтобы поддерживать повозку в равновесии. 2 апреля под стенами города показались первые вражеские солдаты. Самым слабым местом обороны был квартал Влахерны. Этот участок заметно выступал за общую линию сухопутных стен, к тому же стена здесь была одинарная. Под углом она соединялась с тройными стенами, возведенными при императоре Феодосии. Этот участок назывался Мириандрион. Именно здесь и на соседнем Месотихионе разыг-рались основные события исторической драмы, название которой — падение Константинополя.
Мириандрион защищал знаменитый генуэзский кондотьер Джованни Джустиниани Лонго, который во главе отряда из семисот солдат по собственной воле прибыл в город в конце января 1453 года. Джустиниани был особо искусен в защите крепостей, поэтому император Константин назначил его командующим обороной сухопутных стен. Сам император защищал второй опасный участок — Месотихион, где городские стены пересекали реку Ликос. Кардинал Исидор с двумястами солдатами занимал позиции у мыса Акрополя. Причудливые зигзаги вычерчивала линия его жизни. Судьба была неизменно благосклонна к бывшему митрополиту всея Руси. Исидору удалось бежать не только из московской тюрьмы, но и из разгромленного Константинополя. Но события тех трагических дней обнажили некую червоточину его души. Когда город оказался в руках турок, Исидор отдал свое пышное облачение кардинала какому-то нищему в обмен на его лохмотья. Нищий был схвачен и обезглавлен, и его голову выставили как принадлежавшую кардиналу. А Исидор за гроши купил молчание узнавшего его купца из Перы. Впоследствии ему удалось переправиться в Италию и продолжить свою церковную и политическую карьеру[116]. Но эти события были впереди. А 6 апреля началась первая бомбардировка города. К вечеру стена в районе Мириандриона уже была серьезно повреждена, но защитники за ночь сумели ее восстановить. 12 апреля бомбардировка возобновилась, основным ее объектом теперь стала низкая стена над руслом Ликоса.
Первый выстрел из пушки Урбана сразу разрушил стены на пять саженей, второй снес еще 7 зубцов. Но осажденные метким выстрелом своего орудия сумели повредить зелейник турецкой пушки, чем привели в ярость султана Мехмеда II. Он повелел починить пушку и отдал приказ о штурме города. 18 апреля после мощного артобстрела началось сражение. Под бой барабанов и звон цимбал янычары, экипированные крюками и лестницами, пошли на приступ стен Месотихиона. Защитники не слышали друг друга от грохота пушек и свиста пищалей, от криков и стонов раненых и умирающих. «И от множества огня и стреляния пушек и пищалей обоих стран дымное курение, сгустився, покры град и войско все, яко не видети друг друга, с кем ся бьетъ, и с зелейнаго духу многим умрети» — так описывал штурм русский очевидец тех событий. Император повелел звонить в колокола, чтобы все, кто мог носить оружие, поспешили на помощь защитникам города. Глубокие рвы вокруг городских стен заполнились доверху трупами людей, так что турки пробивались к самым стенам: «мертвыа бо им бяху мост и лестница ко граду». Наутро император Константин отдал приказ похоронить погибших, но некому было его исполнить: воины, утружденные тяжелым боем, спали прямо на своих постах. Тогда патриарх повелел священникам и диаконам собрать убитых. Понимая, что город продержится недолго, Джустиниани уговаривал Константина покинуть свою столицу. Но император решительно отказался.