Постриг

Через некоторое время юноша принял постриг с именем Нил. Не существовало и не существует строгих правил, по которым монахам дают имена. Согласно древней традиции инок получал имя того святого, память которого праздновалась в день пострига. В древнерусских святцах под 12 ноября значится память «преподобнаго отца нашего Нила». На Руси он был известен как Нил Постник, Нил Черноризец, Нил Чернец (иногда его отождествляли с другим святым — Нилом Синайским). Возможно, постриг Нила Сорского состоялся 12 ноября и потому он получил такое имя. Начиная с XV века, как уже говорилось выше, распространилась и другая практика — монаху давали имя, начинавшееся с той же буквы, что и его мирское имя, либо имя выбирали по созвучию с прежним. Но такая закономерность была необязательной. Более того, церковные иерархи считали наиболее правильным тот порядок, когда игумен, совершающий постриг, сам выбирал имя для нового монаха. Так, например, митрополит Киевский и всея Руси Киприан возражал против обычая давать имя по календарю либо исходя из мирского имени: «Егда же ли чернца пригодится стричи и имя ему нарицати, несть в том узаконоположено, еже или дни того святого имя нарещи, или пакы и с мирьского имени, но якоже игумен въсхощет и повелит»[141]. В конце концов, последнее правило не противоречило первому: игумен, желая дать монаху определенное имя, мог приурочить его постриг к соответствующему дню.

Мы не можем сказать определенно, по каким причинам игумен Кассиан выбрал имя Нил для молодого послушника. Но совершенно точно одно — оно не было случайным. Имя, полученное в монашестве, приоткрывает завесу тайны над Божественным Промыслом о человеке. Мистическим образом судьба древнего святого, во имя которого постригается новый монах, проецируется на его собственную судьбу.

Преподобный Нил Постник жил на рубеже IV и V веков. Кондак, прославляющий этого святого, говорит о том, что он стяжал душевную чистоту и бил бесов непрестанной молитвой, как копьем («Вышних чистотою душевною божественно вооружився и непрестанную молитву яко копие в руце имы, крепко съпробол еси бесовьская ополчениа, Ниле отче наш, моли Христа Бога непрестанно о всех нас»)[142]. Святой подвизался в окрестностях города Анкиры (ныне Анкара, Турция). Здесь в горах было много монахов-отшельников. Житие святого не сохранилось. Известность Нилу Постнику принесли написанные им многочисленные аскетические сочинения. На Руси существовала давняя традиция их бытования. Русские читатели могли познакомиться с творениями Нила Постника еще в XI веке: некоторые «Слова» святого вошли в состав знаменитого Изборника 1073 года. Одно из сочинений Нила Чернеца в славянской версии называется «О восьми духах лукавства» и посвящено борьбе с греховными помыслами и страстями. Можно предположить, что Нил Сорский написал свои главы «О восьми помыслах», подражая труду святого, в честь которого был пострижен. Несмотря на то, что Нил Постник жил в самом начале истории монашества, он стал его критиком и реформатором. Нил Сорский так же пытался реформировать современное ему монашество, призывая иноков вернуться к древним традициям.

Нездешнее имя русского святого невольно вызывает в памяти и другие ассоциации. Так на заре человеческой истории была названа великая река, пересекающая Африканский континент с юга на север и подарившая жизнь египетской цивилизации. Русские паломники, путешествовавшие по Египту в XV столетии, полагали, что «златоструйный Нил» берет свое начало в раю. Течение этой вечной реки придает особую созерцательность египетскому ландшафту. Сейчас, как и тысячи лет назад, воды Нила текут спокойно и величаво, пустынны берега, неслышно качается тростник. Громадный сфинкс, обращенный в Вечность, стал символом созерцания. В IV веке нашей эры на берегах Нила началась история монашества. Монахи уходили в пустыню, поднимались в горы, прятались в пещерах ради созерцания Божественных тайн. На вершине высокой горы, в маленькой пещере, куда ведет такой узкий извилистый проход, что от тесноты даже сводит дыхание, поселился подвижник Антоний, впоследствии прозванный Великим. Христианская традиция называет его отцом вселенского монашества.

А в Ливийской пустыне (между нынешним Каиром и Александрией) другой великий святой, Макарий, основал первый в истории монашества скит. С коптского языка слово «скит» переводится как «вес сердца». Удалившись в страшную безводную пустыню, подвижники взвешивали перед лицом Бога свое сердце — свои помыслы и желания. Именно этот монастырь стал прообразом скита на реке Соре.

Прочные духовные нити связали русского святого с землей Египта. Похоже, что подобные ассоциации и размышления приходили на ум неизвестному книжнику, составившему вскоре после кончины Нила Сорского тропарь, кондак и икос святому. Средневековый поэт сравнил житие преподобного Нила с финиковой пальмой. Он заметил, что у этого дерева колючие и жесткие вайи («дерево остроговато»), но сладкие плоды. Жестким и неудобным было житие Нила Сорского, однако оно принесло богатые духовные плоды, — напоминает нам книжник. Существует предположение, что возможным автором этих литургических песнопений был ближайший ученик Нила Сорского — преподобный Иннокентий (Охлябинин). Он путешествовал вместе с Нилом на Восток, делил с ним тяготы первых лет в Сорском скиту. Вероятно, он больше, чем кто-либо, знал своего старца, его духовные привязанности и стремления. Нил Сорский всегда стремился к истокам, подлинности, к Началу. Великая река, название которой стало собственным именем преподобного, связала его с этим Началом.

В Российской национальной библиотеке Санкт-Петербурга среди бесчисленного множества уникальных рукописей хранится Требник (так называемый «Постригальник-Погребальник») преподобного Кирилла Белозерского (РНБ. Кир. — Бел. № 5/5). Часть книги написана на бумаге, часть — на пергамене, что указывает на ее древность. Прикосновение к этому кодексу всякий раз вызывает необъяснимый трепет: листы во многих местах прожжены горячим воском свечи и затем аккуратно зашиты, повсюду видны следы елея (масла) и воска. До сих пор рукопись, когда ее вынимают из футляра, издает сильный аромат церковных благовоний. Исследователи говорят, что именно эту книгу взял с собой святой Кирилл, когда уходил из московского Симонова монастыря на Белоозеро, чтобы основать новую обитель[143]. В кодексе переписаны главные молитвенные последования, необходимые игумену на новом месте: чин монашеского пострига и чин отпевания. Множество иноков приняли монашество и покинули бренный земной мир под чтение молитв из этого «Постригальника-Погребальника». Возможно, именно эта книга находилась в руках игумена Кассиана, когда он совершал постриг будущего святого.

Во время чтения часов перед литургией экклисиарх («начальник церкви») вводил в церковь брата, намеревающегося принять постриг. Брат три раза падал ниц перед Царскими вратами, кланялся игумену, который благословлял его. Потом экклисиарх отводил его на паперть около западных дверей церкви. Здесь новоначальный снимал с себя свою обычную одежду и стоял в одной рубашке без пояса, обуви и верхней одежды, что символизировало его отречение от мира и нищету перед лицом Бога. Как кающийся грешник, он стоял перед Раем и Небом, умоляя о входе в церковь, которая олицетворяет собой земное Небо.

После малого Выхода с Евангелием во время пения антифонов все иноки монастыря выходили навстречу к церковным дверям. Постригаемый брат в одной рубашке, покрытый мантиями иноков, медленно двигался к Царским вратам. В алтаре, внутри Царских врат, в полном облачении стоял настоятель. Постригаемый брат своим видом символизировал евангельского блудного сына, который в чужой стране расточил данное ему от Отца богатство и во время голода нанялся на работу к немилостивому господину, кормившему его свиными рожками. Измученный голодом, он, наконец, вернулся к своему Отцу.

Когда постригаемого вели к настоятелю, олицетворявшему собой Господа, братский хор трижды пел тропарь Недели о блудном сыне: «Объятия Отча отверзти ми потщися, блудно мое иждих житие, на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих, Спасе, ныне обнищавшее мое да не презриши сердце. Тебе бо, Господи, умилением зову: согреших на небо и пред Тобою». С каждым повторением тропаря постригаемый трижды падал ниц во свидетельство решительности своего намерения и трижды вставал в знамение восстания от падения. Пение тропаря заканчивалось, и брат подходил к аналою, на котором лежали Святое Евангелие и ножницы; игумен же выходил из алтаря и становился близ столпов иконостаса. Экклисиарх в это время раздавал братии свечи, возжжение которых, по толкованию святого Симеона Солунского, означало даруемые новому брату благодать, просвещение и радость духовную.

Встречая брата как бы в дверях Отчего дома, игумен говорил ему краткое поучение, чтобы он нелицемерно и без притворства исповедал истинное покаяние. После этого игумен спрашивал брата: «Что ради прииде, брате, припадая ко святому жертвеннику и к святей дружине сей?» Брат отвечал: «Желаю жития постническаго, честный отче»[144]. Игумен снова спрашивал его: «Желаешь ли сподобиться ангельского образа и вчинену быти лику монашествующих?» — «Ей, Богу содействующу („Да, при помощи Божией“. — Е. Р.), честный отче», — смиренно отвечал послушник. Игумен одобрял его благое намерение такими словами: «Воистину добро дело и блаженно избрал еси, но аще сохраниши: добрая бо дела трудом снискаются и болезнию исправляются („Воистину доброе и благое дело ты избрал, но сможешь ли совершить его, ведь добрая дела трудом совершаются и в болезни совершенствуются“. — Е. Р.)».

Не довольствуясь первым согласием послушника, игумен более подробно испытывал его:

— Волею ли своею или от разума приходиши к Господеви, а не от некия беды или нужды?

На это постригаемый отвечал: «Ей, честный отче»[145].

— Пребудешь ли в монастыре в пощении и в послушании игумену, а не в роптании; в покорении, а не в пререкании и уничижении братии; не в тайноядении и не в любви к мирским, к родителям и к сродникам, и не в праздном хождении?

— И имееши ли любовь ко святей братии и пребудешь ли в пощении даже и до последнего издыхания?[146]