– Тогда же вы познакомились и с главным подсудимым? – спросил председатель.

– Да. Мы встречались. Или просто перед домом, или на общественных мероприятиях.

Наконец встал защитник. Он поискал в складках мантии карманные часы, которых у него больше не было, потом коротко посмотрел на наручные.

– Госпожа свидетельница, во время празднования Рождества вы видели офицеров лагеря?

– Да.

– Вы можете вспомнить какое-либо особое происшествие?

Ева смотрела, как мать втянула голову, съежилась, подобно ребенку, который не хочет, чтобы его было видно, но который знает, что его уже заметили.

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

Эдит поморщилась и стала похожа на Штефана, когда тот врет.

– Соответствует ли действительности утверждение, что на следующий день после празднования вы написали в Главное управление имперской безопасности донос на моего подзащитного?

– Не помню.

Эдит смотрела вперед, она ни разу не повернула голову в сторону Евы. В зале зашептались. Стрелки больших настенных часов продолжали громко тикать. Пять часов. Обычно в это время председательствующий судья объявлял перерыв в заседании до следующего дня, но сейчас он с сомнением в голосе спросил:

– Фрау Брунс, не помните? Вы же знаете, что в те времена означал донос.

Светловолосый перегнулся к Еве и шепотом спросил:

– Свидетельница вам родственница?

Он пристально на нее смотрел. Ева побледнела и несколько раз покачала головой. Председательствующий судья, человек-луна, громко задал следующий вопрос:

– Почему вы написали донос на главного подсудимого, фрау Брунс?

Тут Эдит Брунс повернулась к дочери, будто им предстояло проститься.

Ева бежала по тротуару, рядом тек пятничный поток машин, похожий на грязную реку из железа. Теперь все, кто присутствовал в зале, знали, что ее мать в декабре сорок четвертого года написала донос на главного подсудимого, потому что тот неодобрительно высказался о речи министра пропаганды перед берлинским фольксштурмом. В числе прочего главный подсудимый тогда сказал: «Он доразжигается до того, что Германия погибнет». Эту фразу мать процитировала в суде. Вместе с мужем она составила и отправила письмо, хотя тогда оно могло означать для подсудимого смертный приговор. В результате было проведено следствие, подсудимый с лицом хищной птицы был разжалован, а потом кончилась война. Наступил мир!

Еву отбросило. Она хотела перейти улицу и вдруг очутилась возле капота машины, которая ее задела. Она осмотрела себя – вроде не пострадала – и подняла возмущенный взгляд на жестикулирующего водителя за лобовым стеклом. Тот показывал ей, что она сошла с ума, и гудел вместе с другими водителями, потом выскочил из машины и, угрожающе размахивая руками, обошел капот.