Братец Кролик вручил водителю свой чемодан и поднялся в автобус, за ним светловолосый. Ева видела, как в салоне он что-то сказал председателю, тот посмотрел на часы и что-то ответил. Светловолосый опять спустился к Еве и сказал, что они могут подождать в лучшем случае еще полчаса, но опоздать на самолет невозможно, так как у всех истекает виза. В голосе звучало беспокойство. Предложив Еве сигарету, от которой та отказалась, он закурил. Водитель автобуса выключил мотор. Стало тихо, петух в окружении куриц гордо прошел по улице и исчез с ними в кустах. Ева подняла лицо к небу. Дождь нежно коснулся ее лица. Они ждали.

В самолете Ева почти уснула. Она знала, где Давид – в каноэ на большом озере в Канаде, в котором отражается все небо. Ева проснулась и стала смотреть на облака. Ей вспомнился Токер, ее первая такса. Ей тогда было одиннадцать лет, она ходила в среднюю школу и никак не могла найти себе подруг. Тогда в один прекрасный день она принесла в школу Токера, чтобы пробить лед. И сработало. Но по дороге домой Токера переехала машина. Ему не было и года. На уроке закона Божьего перед первым причастием Ева спросила пастора Шрадера: «Как Бог мог это допустить?» Пастор посмотрел на нее и сказал: «Не Бог несет ответственность за страдание в мире. Человек. Как ты могла это допустить?» После этого Ева его возненавидела и за спиной передразнивала кособокую походку, а еще рассказывала всем, что он никогда не моется. Ей верили, потому что вид у пастора вечно был какой-то беспризорный. Ева отвернулась от окна и решила на следующей неделе перед ним извиниться. И тут она поняла, почему никто из подсудимых не признавал своей вины. Почему они в лучшем случае признавали только отдельные поступки. Как же человеку это выдержать – нести ответственность за смерть тысяч людей?

В аэропорту Сисси стояла за ограждением и ждала. Первым делом она хотела рассказать Давиду – она едва могла дождаться этого момента, – что сын в школе написал первую работу по немецкому на тройку. Он умный, она всегда это знала. Сисси надела свой приличный костюм, а сверху пальто попугайских цветов. Оно было ей несколько велико, с чужого плеча, но Сисси чувствовала себя в нем красивой. Красивой светской дамой. «Как раз для аэропорта», – решила она.

Через автоматические раздвижные двери вышли первые пассажиры. Почти исключительно мужчины в темных плащах. Женатые. Респектабельные. Потом появилась молодая женщина с немодным пучком волос, наверняка из приличной семьи. У нее было такое лицо, как будто она не замечала происходившего вокруг. Может быть, у нее внутри тоже какая-то запертая каморка. Женщина прошла мимо Сисси, не посмотрев на нее. Из дверей вышли еще несколько человек. Зал прилета пустел, пассажиры, их родные, друзья, возлюбленные, сцепившись телами, тянулись к парковочным местам. Сисси смотрела на дверь, которая больше не открывалась.

Перед зданием аэропорта стояла желтая машина. «Юрген», – подумала Ева и заметила, что обрадовалась этому. Но потом на заднем сиденье она заметила узловатую фигуру генерального прокурора. За рулем сидел шофер. Светловолосый подошел к Еве и предложил довезти ее до города. Он уступил ей место рядом с водителем, а сам сел сзади, чтобы доложиться начальнику. Машина тронулась с места.

Светловолосый рассказывал, что в части определенных расстояний и углов зрения некоторые свидетельские показания оказались опровергнуты. Но большинство подтвердилось. Кроме того, они получили от польских властей новые надежные документы. Дорожные путевки за подписью главного подсудимого. Светловолосый протянул генеральному прокурору папку, тот пролистал ее.

Ева в лобовое стекло смотрела на плотнеющий поток машин ее родного города. Она боялась встречи с родителями и радовалась всем красным светофорам. Когда они свернули на Бергерштрассе, светловолосый доложил о непредвиденном происшествии: они потеряли одного члена делегации. Генеральный сразу понял, о ком идет речь. Этот канадский еврей.

– А что с ним случилось?

Светловолосый сказал, что до отлета они успели проинформировать в Варшаве польские службы безопасности. Местная полиция проведет поиск.

Выйдя из машины перед «Немецким домом», Ева с удивлением увидела в окно сидевших за столами гостей и посмотрела на часы. Около двух. Обед. Тут за стеклом она рассмотрела мать, которая с тарелками в руках застыла, не сводя глаз с дочери. Вид у нее был испуганный, как будто она боялась, что Ева не захочет с ней разговаривать. Ева чуть приподняла руку, а потом решила поздороваться сразу и с чемоданом в руке вошла в зал. Эдит в этот момент расставляла тарелки. Ева остановилась в дверях. На стойке стояла розовая фарфоровая свинка – новая. Эдит подошла к дочери.

– Здравствуй, мама.

Эдит хотела обнять Еву, но та в оборонительном жесте вытянула правую руку. Они пожали друг другу руки. Потом Эдит взяла чемодан и отнесла его к лестнице. Ева прошла за ней. На копилке она заметила наклеенную надпись «Семья Джордано». Эдит, проследив за ее взглядом, сказала:

– Да, отец решил. Я его отговаривала, но ты же знаешь, какой он упрямый.

Перед дверью они остановились.

– Ты только посмотри, как быстро они опять пришли, – прошептала Эдит. – Тут теперь за углом страховая компания. Они занимают вон те три стола. За стойкой я, кстати, сама. – Ева молчала. – Ты уже обедала? Есть голубцы. Мясо… – Она сложила большой и указательный пальцы в круг и поцеловала кончики. Качнулись серьги.

– Я сначала с ним поздороваюсь, – сказала Ева и прошла на кухню.

Мать двинулась следом, будто боялась, что Ева может передумать и убежать. Стоя у плиты прямее обычного, отец перетряхивал большую кастрюлю, в которой поджаривал голубцы, и время от времени помешивал соус, булькающий в продолговатом ковшике. Его окутывал поднимающийся от плиты чад. Фрау Ленце ложкой разложила картофельное пюре на шесть тарелок, которые в ряд стояли на стойке, и принялась наполнять мисочки огуречным салатом.

– Здравствуйте, фрау Ленце, здравствуй, папа.

Фрау Ленце подняла голову.

– Ах, милая! Хорошая поездка? Погрелась на солнышке?