Но Давид вырвался, развернулся и выбежал из зала. Ева обменялась взглядом со светловолосым, который, подчиняясь какому-то импульсу, хотел побежать за Давидом, но взял себя в руки и сказал:

– Идите.

Бледная полная луна освещала улицу перед гостиницей. Ева осмотрелась в поисках Давида. Он как сквозь землю провалился. Но тут в ночной тишине послышался глухой удар и скулеж. Ева двинулась на звук. Давид стоял позади гостиницы, у стены и, когда она подошла, во второй раз ударился головой о камни и опять заскулил.

– Давид! Что вы делаете?

Ева схватила его плечи, голову, хотела удержать. Но он отпихнул ее локтями и, в третий раз ударившись головой о стену, застонал от боли. Ева хотела встать между ним и стеной, но он закричал, чтобы она оставила его в покое, и ударил ее по щеке, так что Ева упала. Какое-то время она лежала на холодной земле, щека горела, и вдруг ей стало все равно. Она встала, отряхнула юбку и увидела, как Давид еще раз со всего размаху ударился головой о стену и, как мешок, упал. Ева наклонилась над ним и перевернула на спину. Лицо его потемнело от крови.

– Давид! Скажи что-нибудь! Ты меня слышишь?

Давид поморгал.

– У меня болит голова.

Ева достала из кармана юбки носовой платок, положила голову Давида себе на колени и, насколько это было возможно, отерла ему кровь. Глядя на контур ее головы, на полную луну, смотревшую на него вниз, как председательствующий судья, Давид всхлипнул и сказал:

– У меня вообще никогда не было брата. У меня две сестры. Они живут в Канаде. Как и мои родители и остальная семья.

Ева слушала, а он рассказывал, как Мюллеры уехали в Канаду в тридцать седьмом году, без проблем, им даже удалось спасти свое состояние. Даже их родственники не попали под нацистский каток. Давид сел и прислонился к стене. Ева стояла перед ним на коленях. Это же огромное счастье, что его и его родных пощадила судьба, говорила она. Но Давид ответил, что она никогда не поймет, как это, когда по-настоящему плохо. Он еврей, потому что его родители евреи. Но его не воспитывали в вере. Он только в Германии впервые попробовал пожить в вере. Но этот Бог не обращает на него никакого внимания.

– И я знаю почему. Я не оттуда.

Когда забрезжил рассвет и петух вышел из курятника, чтобы подготовиться к утреннему кукареканью, Ева помогла Давиду дойти до номера, который оказался таким же крошечным, как и ее. Она уложила его на кровать и, смочив в ванной потертое полотенце, попыталась охладить опухшее лицо. Сидя на краю кровати, Ева думала о том, что рассказал Давид, а еще о том, что даже выжившим, даже их детям и внукам больно жить на земле, где есть такое место. Ева взяла руку Давида и погладила ее. Он притянул ее к себе. А потом они занимались тем единственным, что, пожалуй, можно было противопоставить всему этому: любили друг друга.

Готовая к отъезду делегация под слабым дождем стояла во дворе гостиницы. Когда Ева, невыспавшаяся, но аккуратно причесанная и в свежей блузке, с чемоданом вышла на улицу, к ней шагнул светловолосый.

– Где Давид?

Ева удивилась. Когда она проснулась от шума под дверью, Давида рядом с ней не было. Она решила, что увидит его во дворе. Светловолосый посмотрел на часы. Автобуса ждали через двадцать минут. Время шло, Давида не было. Ева еще раз поднялась в его комнату. Горничная, менявшая белье, посмотрела на нее равнодушным взглядом. Ева уже не гость, с которым надо быть вежливым. Ева осмотрелась, открыла кривой шкаф. Ни чемодана, ни одежды. Она спросила горничную, не находила ли та чего. В ответ молодая женщина только пожала плечами.

К гостинице подъехал автобус. Водитель, не выключая мотора, принялся складывать чемоданы в багажное отделение. Члены делегации по очереди заняли места. Светловолосый, стоя у автобуса, посмотрел на Еву, выходящую из гостиницы. Она беспомощно покачала головой.

– Его нет. Вещей тоже.

Защитник, последним торопливо вышедший во двор, так как ему было необходимо плотно позавтракать, услышал слова Евы и желчно заметил:

– Ну, значит, его похитили поляки.