Да, конечно, встречаются все же люди с редким двойным умом. Например, доктор технических наук и он же кандидат философских наук. Однако такие люди, к сожалению, очень и очень редки. Возможно, встречалось мне несколько, но на них не написано это, а достоверно я знал одного – это был секретарь того отделения научного общества, в котором впоследствии я состоял. В том же первом моем НИИ я столь высоко не взлетал, и открытие одностороннего развития старших товарищей моих инженеров решающим образом влияло тогда на меня.
Пожалуй, не лишним было бы вспомнить здесь кое о чем другом. Еще в дошкольные годы, как это помнится мне, в Кузнецке папаша одного соседского мальчика работал на местном аэродроме и приносил сыночку для игры, забавы (или для развития, может быть) сломанные, негодные для дела приборы и всякие штучки домой. Играли мы с тем соседским мальчиком вместе, и он такими игрушками охотно делился со мной, их было полно у него. Более подробно об этом будет рассказано в другой серии мемуаров, а здесь мы делаем вполне вероятное допущение, что те ломаемые нами «игрушки» тоже со временем повлияли на выбор жизненного пути.
Второе открытие тех жарких, горячих юных дней было связано с переоценкой ценностей в отношении моих ровесников, которые поначалу выигрывали в сравнении с относительной молодежью в НИИ, то есть с людьми на полпоколения старше нас. Сначала мне казалось, что они, ровесники, интереснее, умнее, разнообразнее научной молодежи вокруг меня, но тщательно продумывая эту тему, анализируя некоторые яркие эпизоды школьной жизни, я пришел к более обоснованному мнению насчет того, что и мои старшие товарищи в лаборатории в свои школьные годы тоже были яркими, интересными подростками и детьми, а мое первоначальное мнение весит не более, чем мнение обезьянки в одном вольере насчет того, что обезьяны в ее компании кривляются намного интереснее и умнее, чем это делают обезьяны в вольере другом.
И только одно исключение в этом уравнительном мнении есть: как бы то ни было, но мое поколение в большей мере хлебнуло в хрущевскую оттепель политического тепла. Это сделало моих ровесников более информированными, более вольными в мыслях и словах, но сделало ли умнее – вопрос. Я прекрасно помню интонации одной учительницы в школе, когда она высказала свое мнение о нашей свободе, которую имели мы. Компания юнцов после занятий в свободное время обсуждала новость о денежной реформе 1961 года. Она подошла, послушала и вдруг с открытой завистью и со счастливым лицом сказала: – «Ребята, как я завидую вам. Вы можете говорить о том, о чем мы в наше время и думать-то не могли…» Да, говорить мы могли, но делают ли людей намного умнее блики летающих слов?
Не могу гарантировать, что именно в том году, возможно, немного позднее, тема моего поколения получила неожиданное развитие во мне. Я пришел к убеждению, что Советский Союз есть чудовищная смесь идейно-политических анахронизмов со вполне жизнеспособной энергией народа, но положительные перемены следует ожидать не ранее восьмидесятых годов. Дело в том, что мое поколение, насколько я понимаю его, этой придури не потерпит, но и сделать, однако, до определенного момента не сможет ничего. Не формальная власть как таковая в больших странах, но реальная сила во всех профессиональных группах в стране принадлежит слою средних начальников, руководителей, т. е. «шефов» – если кругло сказать. Обычный нормальный возраст этого слоя – 40~50 лет. Исключения, конечно, бывают, но погоды не делают, а мое поколение вступает в эту возрастную категорию в середине 80-х годов. В это время основная масса средних шефов будет из моего поколения, а насколько я понимаю ровесников, они не станут терпеть наш советский маразм, тогда как от более старших поколений перемен не дождешься – они росли не в те хрущевские времена. И действительно, когда в ту проклятую перестройку показывали по телевидению выступления Горбачева перед «хозпартактивом» разных областей, я видел в заполненных залах в основном ровесников моих, то есть людей средних лет. Меня ужаснули их лица – непонимающие, отягченные опасением новой докуки, новой нагрузки для них. Ничего хорошего те лица не предвещали, но это были лица моего поколения, вот в чем беда.
Конечно, в те ранние 60-е годы я ожидал в грядущих 80-х годах только положительных перемен. Тот факт, что мое поколение обрушило страну, конечно же, был неприятен мне. Но я не виню людей – бывают задачи в принципе нерешабельные, бывают задачи хотя и в принципе решабельные, но неосуществимые в силу объективных причин. Скорее всего, устойчивый, развивающийся социализм при современном развитии цивилизации невозможен в силу подобных причин. Жалко ли, не жалко ли мне нашу былую страну, но я никогда не забуду то удивительно светлое чувство, с каким я впервые увидел огромный, трепещущийся в руках у людей наш живой Триколор. Боже мой, подумал я тогда, теперь никто не спросит у меня, учил ли я «историю КПСС». Однако достичь такого результата в принципе можно было бы и не обрушивая страну. Так умным ли было мое поколение, или же нет?
Однако вернемся в то древнее ныне НИИ. Проработал там я около года. Получил огромный опыт, развился, повзрослел, но к барьеру недоверия добавился новый устой – теперь уже недоверие к высшей школе и твердое решение с дипломом о высшем образовании не спешить. Другими словами:
Хотя и развивался
Герой наивный наш,
В душе его остался
Серьезный ералаш…
ГЛАВА 14. СУЕТА СУЕТ
Примерно через год после окончания школы по сумме своих анамнезов и медкомиссий я получил от армии отсрочку, затем, через несколько лет – еще одну, так что в армии служить не приходилось. Это не радовало меня. Я понимал, что в десантуру я не гожусь, но в армии есть тьма нестроевых должностей – почему бы и нет. В военном столе по месту работы меня сразу же зарегистрировали по наименованию должности «лаборант» и приписали к определенному роду войск согласно профилю НИИ, а это технически насыщенные войска. Таких как я, наверное, там много. Да и в любом случае я настолько устал от всех этих своих благомерзких освобождений от физкультуры, что, чувствуя себя практически здоровым, готов был вполне патриотично хоть три года по тогдашнему сроку призыва по течению в армии плыть. Врачи в медкомиссии удивлялись моему нежеланию педалировать свои болячки, как это стало уже входить в моду в те времена. Тем не менее отсрочку они мне дали, и в конечном счете остался я «негодным в мирное время», но годным в военное к нестроевой.
В последующие годы на работе мне часто встречались ребята, отслужившие либо в этих, либо в близких по степени секретности и техноемкости войсках. Они охотно делились впечатлениями, которые мне надлежит по другой линии мемуаров отобразить, отчетливо отделяя то, что видел и трогал сам, от того, что только слышал от заслуживающих доверие лиц. Здесь же важно лишь то, что сумма этих рассказов слилась во мне в некоторый объединенный образ этой службы и в сумме с неполной, однако надежной подготовкой по НВП, которую я уже в своем месте упоминал, этот образ создал иллюзию, будто служил я сам. Стал я со временем сочинять еще одну любимую повесть «Вадимира» – и в ней для полноты характера героя он должен был быть парнем здоровым, свое отслужившим, сержантом запаса, наконец. Но эта повесть тоже никогда не увидит свет – я не рискну ничего специфического об армии публиковать, ни разу реально эту шкуру не натянув на себя. Вообще я сочиняю подобные повести только для того, чтобы стабилизировать собственные суждения о предметах условного бытия – это конспекты моих впечатлений, а форма растет как трава.
Для закрытия темы об армии расскажу, чем кончилась моя военная обязанность спустя много лет. Повадился наш военкомат вызывать запасников для нелепых своих поручений – главным образом разносить повестки шоферюгам по случаю уборочной на целине. Возможно, и другие повестки бывали, я не обучен приказы начальников изучать. Наглость военкомата при этом на знала границ. Приходишь вечером домой – ан дома повестка, явиться в военкомат к 8.00, дата – завтрашнее число. Ладно, если к 10.00 – успею на работу толком позвонить, но 08.00 – беспредел. Дел на работе гора, договоренность со смежниками, оборудование ставится на ППР и т. п. и т.д., сроки поджимают, всё невпроворот – но военкома это не касается, повестки рассылаются так, как если бы люди бродили по плацу и ждали команды ОТДЕЛЕНИЕ – -В ДВЕ ШЕРЕНГИ – СТАНОВИСЬ! Явишься в военкомат и маешься там вместе с другими такими же «партизанами» полдня, пока ленивый тыловой капитан или более толстый майор не раздадут по десятку (!) повесток в руки, и до завтра чтоб ррразнести! Мне, как бывшему почтальону, такое количество корреспонденции в одной доставке было просто смешно. Другие же «партизаны» почтальонами не были, но матерились они по этому поводу – будь здоров!
Однажды оказался я в каком-то кабинете военкомата, с какого такого дубака – не припомню уже. Там оказался человек моих примерно лет, абсолютно штатский по виду и с таким выражением лица, что я сразу понял – родной! Либо научный работник, либо с райкома мужик. Между прочим, и в крепких парткомах, и даже в райкомах попадались люди с очень умными лицами – и не нужно видеть в партийной стране один только гадостный шлямм. Так что отвел я душу, рассказал я ему, не раскрывая, разумеется, содержание своей работы, что связан на работе со множеством занятых делом людей, практически никогда не болею, и люди тоже планируют время для контактов со мной. Если бы повестки приходили хотя бы за день до явки в военкомат, я мог бы спокойно перепланировать день, только лишь и всего. Товарищ внимательно выслушал, подумал, спросил фамилию.
– Рядовой запаса Дубеев.
– Хорошо, до свидания. Я попробую что-нибудь сделать.
– До свидания. Спасибо на добром слове.
Больше того человека не видел я никогда, но что бы вы думали – ни одной повестки с тех пор лично мне не пришло. Лично мне это было удобно, но и этот случай можно вставить в серьезную критику СССР. Гарун-аль-Рашидам нужно не шляться инкогнито по базарам впотьмах, эпизодически что-нибудь в частностях поправляя, но устанавливать общие разумные порядки в стране. Разве это не так?