ГЛАВА 11. ПОЧТАЛЬОН
Итак, вернемся в 1962-й год, год моего окончания школы. В то время я практически не думал ни о каком «жизненном пути», ни о какой реальной «жизненной цели». Разговоры ровесников на эту тему казались мне скучны, я не участвовал в них. Я произвел весьма неблагоприятное впечатление на некую серьезную родственницу, когда в вымученном разговоре о моих собственных перспективах перепутал специфику двух вузов, авторитетных в наших кругах. Авторитетная же в нашей семье дама была шокирована примерно так же, как несомненно был бы шокирован футбольный фанат, если вместо символики ЦСКА, например, раскрасить его в символику «Спартака». Заняться моей судьбой решил один знакомый научный работник, которого я видел до этого случая всего лишь единственный раз. Он был в гостях у тети Тани, той самой, которая в серии «ДД в НИИГОГО» имеет обыкновение в Татьянин день напевать: «Через тумбу, тумбу раз… и т.д.» Он вроде бы починил тете Тане приемник, вслушивался в выступление, кажется, Кеннеди и переводил нам в том смысле, что великое будущее, мол, ждет великую американскую молодежь, но и великая американская молодежь ради этого великого будущего должна и сама великие усилия приложить. Тогда мы посмотрели друг на друга с недоумением, как на ненужную игру природы, каждый со своей стороны. Теперь он пожелал встретиться со мною и в трудоустройстве помочь. Но я в то время сочинял стихи омерзительного содержания, тетрадку которых впоследствии сам же и спалил (о чем давно уже сожалею, там были и хорошие стихи.) В тот день особенно был я не в духе, на аудиенцию явился, но делового впечатления не произвел. Хотел пристроить меня к делу еще один почтенный человек, он мог устроить меня паркетчиком-учеником, но быстро понял, что способностей к систематической работе у меня нет. Были и другие попытки, о коих в полной версии мемуаров, может быть, я когда-нибудь вам расскажу.
От разговоров про дневные отделения вузов я приловчился отговариваться материальными обстоятельствами семьи и тем, что не выбрал еще направление: гуманитарное, биологическое, техническое… это сразу показывало мою несостоятельность для разговоров с деловыми людьми, что вполне устраивало меня. Мне хватало ума помалкивать о том, что я ненавижу интеллигенцию вообще – как тип человеческой мрази, которая о многом де пищит, но защищать это «многое» не умеет, пример чему – жалкие судьбы интеллигенции в кровавых делах того современного века. Для подобных социально-духовных гримас вполне хватало упомянутых мною стихов; впоследствии я несколько поумнел и мнение об интеллигенции на противоположное переменил. Но в те сумасбродные дни при таких настроениях в душе, конечно же, было трудно протекцию в интеллигентном обществе найти. Но как бы то ни было тогда, школа уже закончилась, а у меня все еще не было ни малейшего представления о том, как прокладывать далее путь. Воленс-ноленс, а надо было как-то вживаться в тот «взрослый» мир, который был так нелюбезен до этого мне.
От неприятных мне разговоров о выборе определенного «жизненного пути» на какое-то малое время (всего-то несколько недель) я спрятался в деревне у отца. Сон в шалаше над рекою под шебуршанье полевок в соломе под ватником под головой, купанье в парной реке на рассвете, такой холодной под вечерним туманом и такой ласково-теплой под первым бликом солнечного луча, целебный воздух свежих пятнадцатилетних сосновых лесополос за деревней на песчаных буграх, мирные разговоры с людьми, забвение деревенских проблем, о которых совсем недавно в одной из глав текущих мемуаров я с такою горечью вспоминал (ну да, они есть, ну и что же с того?) простое музицирование заезжего гармониста (мелодии Блантера на Исаковские стихи) исполняемые без концертных понтов искренне для себя (по профессии он был шофер) – и через пару-другую недель я уже дома серьезно работу искал.
В тот год на заводы летом пришел первый выпуск новых ПТУ, и ученики не требовались нигде. Стал я искать работу попроще, и вот что нашел. Огромная лесотоварная база, огромные штабеля бревен и досок, мощный, поющий рокот огромных распиловочных станков и двигателей для них, огромные горы опилок и стружек на отведенных местах, могучие погрузчики, краны, автомобили, огромный небесный простор, и все это такое огромное, что все эти распиловочные станки и двигатели для них, могучие погрузчики, краны, автомобили и уж, конечно, неторопливо деятельные люди при них – все это кажется маленьким и тонет в запахе свежей хвойной доски.
На краю этого ароматного лесотоварного мира приютился прозаический тарный участок, то есть такая небольшая площадка, на которой несколько простоватых мужчин, посмеиваясь и перешучиваясь между собою, на простых деревянных рабочих столах, с помощью простых инструментов и шаблонов разученными до автоматизма движениями быстро-быстро сколачивают обыкновенные ящики для овощей, потребность в которых в овощеводстве и в торговле в то время была велика.
На краю того участка притулилась дощатая, когда-то добротно покрашенная сторожка вроде вагончика без колес. В сторожке – стол, на котором помимо счетоводного вида бумаг лежит газета «Правда», сложенная таким образом, как будто кто-то недавно ее читал. На стене над столом – портрет Гагарина, из тех, что были в журналах тогда. За столом женщина колхозно-счетоводного вида щелкает на конторских счетах и что-то пишет в свой любимый гроссбух. Она приветлива, улыбчива, но считает, что перспектив для меня тут нет. Надо прораба подождать, он и решит.
Прораб уделяет мне времени достаточно для того, чтобы меня понять. Однако отвечает отказом: – «Ты, парень, в зеркало на себя посмотри. На тебе же написано: твое дело – работать мозгами, твое место – в НИИ. У нас тут работа физическая, однообразная, простая. Другой характер здесь нужен, ты сам через неделю уйдешь…» Ничего не поделаешь, я откланялся и ушел.
Спустя много лет при других обстоятельствах мимоходом я видел подобный участок в месте совсем другом. Люди в шапках и ватниках делали ту же работу почти под открытым небом и в конце ноября, разве что хилый навесик как будто бы их прикрывал. Так я до сих пор и не знаю, что же делали те жизнерадостные «ящикоробы» на той лесотоварной базе от портрета Гагарина в двух шагах под долгими холодными дождями, в морозы или в метель. А тогда не подумал спросить.
Как пробраться в НИИ и в какое, и где они – те мифические «НИИ», принимающие на работу лоботрясов, никогда не думавших о конкретной сущности труда – я вообще не знал. Повсюду объявления «требуются», но везде специальность нужна, а «ученичество» везде отшили от меня ПТУ. Временно устроился я в свое почтовое отделение почтальоном, и много интересного в ближайших к дому закоулках нашел. Ранее я даже представить себе не мог, как часто встречаются в нашем городе двери, оставленные незахлопнутыми хозяевами утром на работу уходя. Как часто открывают двери незнакомым людям пятилетние крохи, едва умеющие дотянуться до ручки дверей, и с какой доверчивостью они говорят: «Бабуска спит, а мама на лаботу усла». Как живуч еще старинный обычай держать в прихожей тарелочку с мелочью для чаевых, и как корректно нужно от них отказаться, чтобы хозяйка молвила, чуть покраснев: – «Извините, древний обычай такой». Интересен был начальник отдела доставки, поэтическая натура, единственный постоянный мужчина среди крепких почтовых баб; он находил высокий, общественно значимый смысл и высоконравственную ответственность почтальона перед каждой открыткой и каждым, пусть даже простым, письмом.
Занятия на почте были утром и вечером (утренняя и вечерняя «доставки») а дневные часы можно было бы поиском постоянной работы занять. Но я ленился, о будущем не думал, по-прежнему много читал и витал в облаках.
Осенью вдруг оказалось, что в одном из наших городских НИИ есть сотрудник, который знал о моем пристрастии к школьным физическим кружкам, и там простые лаборанты были в то время нужны. Он сам меня разыскал, и я оказался в волшебном мире лаборантом в одной из самых настоящих лабораторий самого настоящего НИИ. Вот на том и закончились детства этапы последние, взрослая жизнь началась.
ГЛАВА 12. ЛАБОРАНТ
Первое мое НИИ оказалось расположенным в солидном, тяжелом бывшем доходном доме классической царской постройки, с наивными полуколоннами фасада, с удобным фойе, удобным полуподвалом с деликатными спусками в него почти от широкого тамбура парадных входных дверей налево и направо, со внутренним сложным двором и массой труднодоступных закоулков во флигелях. Высшими структурными подразделениями института оказались так называемые «лаборатории», в свою очередь состоявшие из мелких комнатных «отделов», а те – из «групп», что имеет значение для понимания нашей темы, так как были в стране еще и другие НИИ, в которых были иные наименования подразделений – то есть более крупные подразделения именовались «отделами», «лаборатории» были частями отделов, а «группы» тогда все равно – это самые мелкие части тех и других. Численность народа, то есть сотрудников, и сложность задач в таковых устойчивых подразделениях бывает разнообразной, запутаться в этом легко. Я с трудом разобрался как в планировочных, так и в организационных закоулках лаборатории, в целом же институт оставался неведомым царством путаницы для меня.
Проблематику института здесь раскрывать я не стану по причинам литературного свойства, но замечу, что все это было связано с прикладными свойствами электричества, а на моем месте был бы нужен не фантазер с сомнительными успехами в школьных физических кружках, но добропорядочный выпускник «райпищеторга», как в наших шутливых кругах иной раз с любовью называли Радиополитехникум нашего городка по причине аббревиатуры РПТ. Во всяком случае, мои приемы обращения с паяльником и отверткой оказались любительскими, взрослые коллеги с удовольствием показывали мне правильные приемы, а я с удовольствием перенимал, находя все это похожим на школьный физический кружок в более продвинутой фазе развития, то есть как бы игрой.
Особенно мне понравилась атмосфера беспечной веселости, которую привносили в строгий трудовой коллектив сотрудники помоложе, и даже воркотня сотрудников пенсионного возраста по поводу «неуместных забав» казалась лукавством и тоже игрой. Смеялись над чем попало, в том числе и над далеко не смешным. Вот вам пример.
Где-то за городом далековато был у нас «филиал». Выглядел он как третьесортный дачный хуторок на краешке бледного леса, ветхие одноэтажные домики (может быть, два или три) покосившийся старый штакетный забор оформляли этот пейзаж. Я так и не узнал, почему филиал был столь скромен при барственно-коммунальных интерьерах городского институтского центра, пока сам догадываться не стал – это чтобы шпиён ЦРУ или НАТО, проезжая в автобусе пригородных линий километрах в двух или трех от него, ничего б заподозрить не смог. В огородиках этих дачек сотрудники НИИ закапывали в землю вещественные итоги своих теоретических изысканий, проводили от них помехо- гидро- и грязезащищенные кабели в домик, подключали к приборам и вместе с сотрудниками нашей лаборатории со вполне серьезными, сосредоточенными лицами что-то мудрили там.
Для разных исследований также и разные приборы были нужны, их привозили из города на машинах, вместе с людьми иногда. Некоторые приборы были транспортабельны и легки, другие представляли собою металлические короба весом килограммов под пятьдесят, и, как это ни странно, именно они были изготовлены чехословацкими заводами ТЕСЛА, тогда как только внешняя отделка коробов, на мой взыскательный взгляд, соответствовала технической славе этой известнейшей марки, а тяжесть откуда взялась? Известно ведь всем, прогресс идет в сторону уменьшения массы приборов, что-то не вяжется тут. Мне объясняли, что прогресс вообще-то движется извилистыми путями, а по физике дела в данном конкретном случае именно масса активных элементов прибора, как физический параметр, играет определенную роль. Так что не горюй, проповедник прогресса, на сегодняшний день это лучший в мире прибор.
На пути от лаборатории до машины было препятствие в виде охраны на проходной внизу. Во избежание переговоров и проволочек, одной лаборанточке, девушке милой и хрупкой, был выписан именной постоянный пропуск на вынос приборов за территорию предприятия сквозь проходную, и обычно она сопровождала приборы до проходной.
И вот, представьте себе, эта девушка, весело помахивая пропуском, цокая шпильками туфелек по коридорам НИИ, приближается к проходной института, а следом за ней двое рослых лаборантов (в том числе ваш покорный слуга) несут за надежные железные ручки тяжеленный прибор. На выходе в будке у турникета дежурит новая вахтерша, которая местных обычаев, по-видимому, еще не знает, но добросовестно выучила уже устав караульной службы, я думаю, наизусть. Она изучает пропуск и разрешает девушке пройти, но тут же блокирует турникет: