Она с довольным видом дополнила записи и посмотрела на отца.

– Что вы об этом скажете, Томас?

Я приучил себя пропускать отцовские слова мимо ушей. Я сосредоточил все внимание на мячике и стал наблюдать, как он сжимается и разжимается. Потом оглядел комнату и десятки памятных табличек на стенах. Повсюду стояли растения – казалось, человек, обставлявший кабинет, прочел книгу о том, как сделать комнату уютной. Вот только советы из нее не помогли. Больше всего мне хотелось пулей выскочить отсюда.

Наконец доктор Ким закрыла блокнот.

– На сегодня достаточно. На следующей неделе продолжим с этого места. – Родители пожали ей руку, пообещали записаться на сеанс у администратора, и мы вышли.

Часовая поездка домой прошла в молчании. Уж не знаю, то ли в Крестмонте нет семейных психологов, или папа нарочно выбрал того, который принимает в одном из окрестных городов. Чтобы никто нас не увидел. Не дай бог еще какой-нибудь из уэллсовских семейных секретов вскроется.

По дороге никто не проронил ни слова. Слышно было только, как мама иногда ерзает на сиденье и негромко бормочет радио. Напряжение в машине было до того сильным, что дыхание перехватывало. Я открыл окно и высунул в него голову, жалея, что это никакой не сон. Меня не оставляло ощущение нереальности происходящего. Всего, что с нами творилось. Я посмотрел на папин силуэт, потом на мамин, скользнул взглядом по пустому пространству между ними – обычно они всегда сидели, переплетя руки, но теперь мы все страшно отдалились друг от друга. Я видел мамино лицо в зеркало заднего вида. Она прислонила голову к окну и закрыла глаза. Последние дни она почти не спала. Она уходила к себе в спальню, оставив дверь приоткрытой, но спать не ложилась. Я приноровился заводить будильник на телефоне, чтобы посреди ночи вставать и проверять, как она там. Иногда ее постель оказывалась пустой, и тогда я спускался вниз и заставал ее на диване у телевизора. Почти каждую ночь она лежала в кровати и плакала. Тогда я ложился рядом с ней. Она ничего не говорила. Только прятала упаковку с бумажными платочками, брала меня за руку и держала до самого рассвета.

Я уже потерял грань между «справляться» и «выживать». Наша семейная жизнь больше не могла вернуться в прежнее, нормальное русло. Я даже стал забывать, что вообще такое норма.

Папа довез нас до дома. Я вышел из машины и сел на ступеньки крыльца, наблюдая за тем, как родители тихо переговариваются в салоне. Они то и дело косились на меня. Я опасался, как бы отец не вышел и не попытался проникнуть в дом, передумав ехать в отель. Но вскоре дверь машины открылась, и из нее вышла одна мама.

В доме стояла тишина. Зловещая тишина. Мы с мамой прошли на кухню, и она налила себе кружку кофе. Она заметно осунулась. И когда она в последний раз ела? Я подошел к холодильнику и начал делать ей сэндвич. Забота о ней стала моей обязанностью. Мама молчала. Она просто села за стол и уставилась в кружку, не сделав ни глотка. Когда я поставил тарелку перед ней, она подняла взгляд.

– Что это?

– Мам, тебе надо поесть.

Она взяла половинку сэндвича и протянула мне, как безмолвный дар. Без меня она есть не хотела. Я уступил и откусил кусочек. Она последовала моему примеру.

Ели мы в тишине. А потом мама сказала:

– Твой папа хочет вернуться домой.

Я сделал глубокий вдох, борясь со злостью.

– А ты этого хочешь?

Она потянулась ко мне через стол и взяла за руку.

– Для меня самое главное – чтобы ты был счастлив, Бретт. Вот и все, чего я хочу.

Прочесть то, что сокрыто между строк, оказалось несложно.