– Поздравляю, поздравляю, – взглянув на табель, одобрительно усмехнулся отец и пожал ему руку, как взрослому.

Это рукопожатие произвело на Апостола ошеломляющее впечатление: может быть, впервые в жизни он ощутил, что отец любит его. По-своему, без сюсюканья, сдержанно, пожалуй, даже сурово, но любит, и по-настоящему. Так ему внезапно открылось, что есть иная любовь, без ахов и охов, без поцелуев и ласк, – любовь молчаливая, строгая, мужская. Он и сам теперь старался быть скупее в изъявлениях чувств. Ему хотелось казаться старше, суровей, сдержанней, тем более что ближайшие его друзья, Александру Пэлэджиешу и Константин Ботяну, хотя и обращались с ним как с равным, были старше его, один на три, а другой на четыре года, и он все время помнил об этом.

Четвертый, завершающий среднее образование, класс Апостол закончил блистательно, получил табель с отличием, и отец счел, что сын достаточно возмужал, чтобы выслушать от родителей серьезное напутствие. Начал он с общих рассуждений и латинских цитат, потом напомнил о славном героическом предке, колесованном в Алба-Юлии. И завершил свою напутственную речь, проникновенно сказав:

– Вот ты и вырос, мой мальчик, стал мужчиной! Теперь ты, пожалуй, и сам сможешь заработать себе на хлеб, если в том будет необходимость. Ты будешь учиться дальше и узнаешь еще больше, потому что окружающий нас мир и мы сами полны невероятных тайн. Но не забывай, что единственная ценность в этом мире, к которой должно стремиться, – это уважение, поэтому будь всегда честен перед самим собой. Старайся, чтобы твои чувства соответствовали твоим мыслям, мысли – словам, а слова – делам. Только так ты будешь жить в ладу с миром и с собственной совестью. Будь мужественным, следуй всегда путем долга и никогда не забывай, что ты румын!..

Через полгода в канун рождества Апостола неожиданно вызвали в коридор с урока математики. Там, переминаясь с ноги на ногу, стоял кучер, вертя в руках шанку и кнут.

– Ты зачем? – испуганно спросил его Апостол. – Что-нибудь стряслось?

– Нет, ничего... только нынче ночью ваш батюшка скончался от удара... матушка велели вам немедля ехать домой...

До самой Парвы Апостол плакал...

Похороны были многолюдные, торжественные. Тысячи людей пришли проводить адвоката Иосифа Бологу в последний путь. Много прочувствованных речей прозвучало над могилой. Апостол задержался на несколько дней дома. Плакать он больше не плакал, но по целым часам сидел неподвижно и смотрел на отцовскую фотографию – отец стоял, гордо закинув голову, и грозно глядел прямо перед собой. (Снимок был сделан в Клуже, сразу после тюрьмы.) Раньше эта фотография смущала и даже пугала Апостола, теперь он мучился укорами совести. Черными воронами кружили в голове мрачные мысли, и он сжимался, не в силах отмахнуться от них. «Я не умел ценить отца при жизни», – твердил он себе и, повторяя суровые отцовские заветы, мучился страхом, что не сумеет исполнить их как должно, что непременно нарушит их и не заметит, в чем, как и когда... И тогда произойдет что-то страшное... На третий день, видя его смятение и страдания, доамна Болога решила вмешаться.

– Не убивайся, милый, – мягко и ласково сказала она. – Нельзя так убиваться... Смирись... На все воля божья...

– Почему?! – глядя на нее безумными глазами, спросил сын.

Мать что-то ответила мягким, ровным голосом, но Апостол не слышал. В этот миг произошло страшное: в его душе рухнуло здание, которое казалось вечным, рухнуло и рассыпалось в прах.

«Я потерял веру!» – пронеслось у него в голове. Он даже зажмурился от страха, словно так можно было что-то спасти, вернуть. Ему казалось, что он неудержимо летит в бездонную пропасть, летит, и нет ни одного выступа, кустика, за который можно было бы ухватиться и спастись. Все это длилось лишь миг, но за это мгновение произошло такое, что сковало душу ледяным ужасом, повергло ее в отчаяние и безысходность. Ему казалось, что стоит он глубокой ночью посреди пустынного кладбища, откуда нет пути обратно в жизнь...

В лицей он вернулся подавленный и отчужденный, казалось, он потерял все. Поначалу он кинулся поднимать из руин рухнувшее здание, по крохам восстанавливать его заново, но оно опять рассыпалось в прах. В конце концов эти бесплодные усилия утомили его. Мучительные вопросы возникали в его душе, требуя ответа. И он находил их, находил в науках, и только в науках...

Окончив лицей, Апостол приехал домой на каникулы, и тут начались ожесточенные споры с матерью и протопопом Грозой. Оба настоятельно советовали ему поступить на богословский факультет, напоминая о божественном откровении, данном ему в детстве, но Апостол даже слышать об этом не хотел. В этом гордом, статном двадцатилетием юноше с высоким насупленным лбом и темными до плеч волосами было что-то от тех благородных молодых людей начала прошлого века, что готовы были жизнью пожертвовать для идеи. Бурная жажда деятельности кипела в его крови, он ощущал почти физическую потребность в разыскании истины и приходил в ярость, когда его разум упирался в стену неразрешимых загадок бытия. Порой своей мечтательностью и меланхолией он и впрямь напоминал героев романтических поэм. Доамна Болога с оттенком легкой досады говорила, что характером он все больше уподобляется отцу, а Апостол радовался и отвечал, что ничего ему так не хочется, как быть похожим на отца... Понимая, что никакими обиняками ни матери, ни тем более протопопу Грозе ничего не объяснить, он решился на откровенность и заявил, что больше не верит в бога и потому стать священником никак не может. Благочинного чуть не хватил удар, он убежал, даже не попрощавшись, а мать разрыдалась в голос и плакала чуть ли не неделю кряду, моля господа, чтобы наставил безумца на путь истинный.

Апостол решил поступить на философский факультет. Надо было видеть, какую бурю гнева и возмущения это вызвало у протопопа Грозы. Чтобы сломить непокорность блудного сына, он потребовал от доамны Бологи напрочь лишить отступника денежной поддержки. Апостола такая мера воздействия огорчила и обидела. Он бросился изливать душу своему единственному приятелю в Парве Александру Пэлэджиешу, уже окончившему курс и надеявшемуся получить место уходившего на пенсию нотариуса. К сожалению, будущий нотариус ничего путного посоветовать не смог, и Апостол поехал в Нэсэуд искать совета у директора лицея, бывшего своего учителя математики и квартирного хозяина. Тот велел Апостолу подать прошение в министерство просвещения, чтобы его зачислили стипендиатом. Ответ пришел ровно через три недели: Апостола приняли в «студенческое братство» Будапештского университета, что означало полный пансион и даже несколько крон в месяц на карманные расходы.

Поначалу Апостол трудился как вол, преодолевая ожиданные и неожиданные трудности и препятствия. Чтобы освоиться с новой жизнью, ему потребовалось немало терпения и усердия, но зато уже через несколько месяцев он настолько свободно овладел венгерским и немецким языками, что на первом же экзамене – по философии – старик профессор, человек бедный, отзывчивый и великодушный, весьма похвалил его и даже позвал к себе отобедать. Вскоре между учеником и учителем установились теплые, дружеские отношения, какие бывают порой у прихожанина с духовником. Немало повидавший на своем веку, профессор сразу отличил любознательного и искреннего юношу. Раздираемый противоречиями и сомнениями, он казался профессору типичным представителем того нового поколения молодых людей, что, потеряв веру в бога, стремятся создать иную веру, лишенную мистицизма и ритуальности, основанную на обожествлении науки, как единственного абсолюта, способного достичь истины, то есть открыть любые тайны мира, все и вся, вплоть до загадки бытия и небытия... Тактично и неназойливо профессор старался остудить чрезмерный пыл своего подопечного. Уже на первом курсе Апостол выработал для себя «философию жизни» и, приехав домой на каникулы, все лето пытался вдолбить ее в голову Александру Пэлэджиешу, новоиспеченного нотариуса.

– Отдельный человек не более чем песчинка, – с апломбом первооткрывателя излагал свою «доктрину» юный философ. – Вспыхивающая на миг и тут же угасающая спичка... Созидающей силой может стать лишь обобщенный мозг всего человечества. Вне коллектива индивид гибнет, не осуществившись как личность. Только в сообществе с другими людьми, согласуясь с ними единой целью и действуя целенаправленно, каждый на своем месте может осуществиться как индивид, проявившись коллективно... Понимаешь? Ведь, но сути, девяносто процентов умственной энергии гибнет... А если объединить всех нас в одно целое, мы стали бы чем-то равным богу... Сколько на земле людей? Два миллиарда с лишним?.. И если два миллиарда килограммов серого вещества всякий раз использовать для решения всего лишь одной проблемы, во вселенной не осталось бы ни единой тайны!.. Индивидуум – ничто, идеал – совместная деятельность всех вместе!

– Говоря проще, ты предлагаешь всем нам добросовестно делать то, что от нас требуют? – уточнил нотариус. – Иными словами, выполнять свой долг перед государством? А еще точнее, повиноваться закону!..

– Какой закон? При чем тут закон?.. Не закону, а собственной совести! – выходил из себя Болога. – Долг – это вопрос совести! Не путай ради бога одно с другим!..