На уцелевшем обломке, скрипя, болталась вывеска.
— Мери, — почти простонал Корнель. — Мери, где ты?..
23
Покончив со всеми формальностями, Эмма де Мортфонтен в тот же день отбыла из Кале в Англию, увозя в трюме судна тело своего покойного супруга. Ей оказалось достаточно нескольких суток на то, чтобы прийти в себя и осознать преимущества положения вдовы, в котором она теперь вновь пребывала. Кроме того, Эмма была в восхищении от того, что Мери сумела стать за такой короткий срок куда более опасной, хитрой и ловкой, чем можно было вообразить. «Мери, Мери, дорогая моя девочка, — думала Эмма, опуская на лицо черную вуаль, — где бы ты ни была, любимая, я тебя найду».
Тем более что она дала оставленному ею в Париже Человеку в Черном предельно четкое задание, понятнее и быть не может. Пусть отыщет ей эту чертовку хоть под землей, хоть на Луне!
Корнель долго бродил по развалинам Дюнкерка, горько жалея о том, что отправился к Клементу Корку, чье судно стояло теперь на якоре в Кале, не дождавшись Мери. Где теперь ее искать? Тут, в Дюнкерке, у всех было дел по горло, всем было недосуг отвечать на его расспросы. Темой любого разговора неизбежно становилось жестокое, не вызванное ничем и потому заставшее порт врасплох нападение англичан. Уцелевшие корсары большей частью остались без кораблей и искали прежде всего занятия для себя самих. Разоренные и лишившиеся крова над головой обитатели города оплакивали свои потери. И Корнелю не удалось выяснить ничего для себя полезного у этих обездоленных людей.
Однако он понимал, в отличие от всех, кому причины обстрела города казались необъяснимыми: причины тут были те же, что привели в Дюнкерк его самого. Он был почти уверен, что знает мотивы англичан, и сильно опасался своей по этому поводу правоты. Корсары, которым было плевать с высокой колокольни на любые установленные для тех, кто ходит по морям, правила, на самом деле стали для английской морской торговли куда большей угрозой, чем французский королевский флот. Заполучив королевские грамоты, наделявшие их почти неограниченными правами и не налагавшими на них почти никаких обязанностей, корсары рыскали по морям, не зная ни закона, ни чести, ни совести, начертав на своем знамени один девиз: «ВЫГОДА!» и были благодаря этому гораздо больше похожи на пиратов, чем на офицеров его величества. Ну и Дюнкерку, приютившему у себя этих безбожников, рано или поздно пришлось бы заплатить за свое гостеприимство. Момент наступил…
Корнель вскочил в седло и поскакал прочь из города. Две недели он проболтался тут в ожидании Мери, совершенно извелся, но все без толку: раз она не появилась в условленном месте, значит, что-то случилось с ней либо в Сен-Жермене, либо уже в Дюнкерке. Есть, правда, надежда, что она еще по пути сюда, узнав о происходящем в порту, передумала, сменила направление и отправилась в Брест, твердо зная, что рано или поздно они встретятся там…
Сам он пока взял курс на Кале. В любом случае надо было отыскать Клемента Корка, капитана корабля «Бэй Дэниел». Этот его приятель, француз по матери и англичанин по отцу, перед тем как соблазнился предложением отправиться на охоту за сокровищами, не скрыл от друга, что вообще-то намеревался поискать удачу, крейсируя по Средиземному морю. Корнель попросит у него месяц отсрочки на устройство своих дел. Если Мери до тех пор не объявится, придется сказать Клементу, что он свободен — пусть делает что хочет.
Однако подобную перспективу Корнель предпочел бы не рассматривать…
Мери по глупости вообразила, что, как только флотилия сэра Клаудерли Шоувела выполнит свою миссию, корабли тут же вернутся в Лондон, чтобы отрапортовать об успехе. Не тут-то было! У нее выпало из памяти, что морские походы почти никогда не ограничиваются сроком всего в несколько дней. Разузнав получше, она поняла, что плавание продлится куда дольше, чем ей представлялось. Шоувелу предстояло провести в море несколько месяцев и подняться по Ла-Маншу до Северного моря: ему было поручено сопровождать караваны торговых судов, по большей части груженных зерном. Из-за голода, терзавшего Европу, корабли с грузом зерна сделались самой лакомой добычей для разбойников.
Как же Мери расстроилась! И долго оставалась безутешна, несмотря на то что новая встреча с морем беспредельно ее обрадовала. Сначала нежданного пассажира определили на кухню, но затем, когда она сумела доказать, что опыта как марсовому ей не занимать, новичка вместе с другими послали следить за состоянием фок-мачты и парусов на ней. Прошло несколько недель и, несмотря на глубокое огорчение из-за того, что планы ее рухнули и возвращение в Лондон откладывалось, к ней вернулась обычная веселость.
Хотя нельзя не сказать и о том, что в глубине души она по-прежнему тревожилась: нерешенные проблемы наступали со всех сторон и множили переживания.
«Если сам Корнель не погиб, то ведь наверняка он считает меня потерянной навеки», — думала Мери, и от чувства вины у нее сжималось сердце. Не легче было и при мыслях об Эмме и Тобиасе. Поскольку у них есть карта и один из нефритовых кулонов, вдруг они рискнут и отправятся за кладом, прежде чем она сумеет им помешать? «Нет, надо бежать, бежать на первой же стоянке! Какая разница, где мы причалим! Уж как-нибудь найду способ добраться куда надо! Ну, а что касается Корнеля, то можно послать письмецо на адрес его матушки в Брест, сделав на нем пометку, чтобы переслали адресату, и все в порядке: он успокоится, будет знать, где я нахожусь, и отыщет возможность меня найти…»
Увы-увы! Ни на одной из стоянок осуществить этот дерзкий план не удалось: матросам было приказано оставаться на борту, право сходить на сушу имели только офицеры, а корабль обычно бросал якорь так далеко от берега, что даже и мечтать было нечего о том, чтобы добраться до него вплавь. Шоувел оказался ревнителем строжайшей дисциплины, не терпел никакого неповиновения, никакого противоречия, и даже одной-единственной неуместной улыбки здесь хватило бы, чтобы весельчака заковали в кандалы!
Попойки, да и то сурово регламентированные, здесь, на борту флагмана, допускались лишь в чрезвычайных обстоятельствах. Сэр Клаудерли приставлял надежных сторожей к матросам, упившимся положенной им порцией рома, и тех загоняли в кубрик, где они могли вволю петь, блевать, дрыхнуть или драться между собой — тут капитан ничего не имел против, поскольку никто об этом не знал. Но в порту сэр Клаудерли не потерпел бы со стороны команды подобных выходок, а разве есть лучший способ избежать неприятностей, чем попросту не пускать матросню на берег?
По тем же самым причинам сэр Клаудерли всегда, когда это было возможно, разрешал доставлять на борт шлюх. Денежки, заработанные командой, утекали прелестницам, а бурные объятия с ними матросов превращали корабль на время их визита в гигантский бордель, ибо ни о каком уединении и речи не было: все, кому требовалось утолить голод плоти, собирались в помещениях артиллерийских батарей двух нижних уровней…
Сэр Клаудерли терпел эти оргии, во время которых тела, без различия полов, бесстыдно сливались одно с другим или с несколькими и можно было позволить себе любые непристойные штуки, нарушить в бешеном сладострастии любые запреты, и мирился с разгулом, лишь бы только на суше ни о чем таком не узнали. Ведь именно благодаря тому, что репутация его самого и его команды считалась повсюду безупречной, там, где его флотилия бросала якоря, порядок в городах можно было считать обеспеченным. А капитан извлекал из этого немалые прибыли, получая самые лучшие товары по самым выгодным ценам.
Ох и в трудное, ох и в незавидное же положение попадала Мери из-за всех этих похотливых самцов и самок! О том, чтобы ей принять участие в игрищах, не могло быть и речи — сразу же стало бы понятно, кто она такая. Впрочем, ей и не слишком хотелось, как бы она ни любила плотские утехи и как бы ни преследовали ее воспоминания о ласках Корнеля.
Часто, взобравшись на марс, она рассматривала берега, вглядывалась в ледяную воду, отделявшую ее от них, и мечтала о своих ставших недоступными сокровищах и о Корнеле. Ей не хватало и тех, и другого. Но она решила набраться терпения. Рано или поздно Шоувел вернется-таки в Англию, это неизбежно, и было бы глупо идти на неоправданный риск.