Всю следующую неделю Эмма де Монтфонтен провела взаперти у себя дома, никого к себе не впуская, даже Габриэля. Снова и снова она перебирала в голове слова Кормака, ей нестерпимо хотелось насадить его на кол, раздавить, выколоть ему глаза и вырвать ногти, и она терзалась собственным бессилием.
Она не знала, как поступить, чтобы выскользнуть из-под дамоклова меча, нависшего над ее головой. Эмма не могла рисковать, нельзя было допустить, чтобы ее обвинили в его смерти, однако она знала, что, если не подвергнет его пыткам, надеяться не на что. Вскоре она пришла в такое же состояние мучительной тревоги и раздражения, в каком покидала Венецию, а тут еще и Габриэль куда-то запропастился — как раз в тот момент, когда ей захотелось найти успокоение в его объятиях! Обезумев от ярости, Эмма купила нового раба, заперла его в подвале и засекла до смерти, чтобы разрядиться.
— Что, скучали без меня?
Эмма, сидевшая у камина, безуспешно стараясь согреться, обернулась на это насмешливое восклицание.
— Где ты был? — спросила она сердито, но не в силах скрыть радости.
Габриэль приблизился к ней и, словно не замечая раскрытых ему навстречу объятий, дотронулся лишь до волос, намотав один из локонов на палец. Эмма почувствовала, как напрягся у нее живот. Ей необходима была эта игра, еще более необходима, чем всегда.
— Да, я по тебе скучала, — призналась она.
Губы Габриэля растянулись в горделивой и самодовольной улыбке.
— Вижу. Ты похудела и выглядишь растерянной, как всякий раз, когда возвращаются твои демоны.
— Так утихомирь их.
— Я и вправду мог бы это сделать, — ответил Габриэль, отстраняясь от нее. — Мог бы, но мне не хочется. Сегодня вечером не хочу.
— Почему? Я ведь запретила тебе заводить любовницу!
Габриэль весело рассмеялся и, послав ей воздушный поцелуй, скрылся, оставив Эмму еще более неудовлетворенной, чем прежде. Она затопала ногами, потом, сидя у камина, расплакалась, как избалованный ребенок, у которого отняли игрушку.
Весь следующий день она прождала напрасно. И еще один день. Эмма больше не могла вытерпеть отсутствия Габриэля и его неповиновения именно тогда, когда она больше всего нуждалась в том, чтобы он ею овладел, чтобы он ее поработил: только так она могла заглушить тоску по Энн, снедавшую ее так же, как раньше — тоска по Мери. Эмма испытывала сейчас то же страдание, те же муки. То же самое чувство бессилия. Она не могла ни есть, ни пить, ни спать.
Эмма снова спустилась в погреб. Раб, все еще прикованный к стене, был мертв — умер от ран, вокруг которых теперь кружили мухи. В тот день, едва ее ярость немного утихла, она заперла дверь в подвал и запретила слугам сюда входить: не хотела, чтобы они прознали о ее пороках.
— Отличная работа. — Голос Габриэля внезапно раздался у нее за спиной.
Эмма вздрогнула.
— Как ты вошел? — удивилась она, отлично помня, что, перед тем как спуститься по лестнице, повернула ключ в замке.
— Ни одна дверь не может передо мной устоять, — спокойно заявил Габриэль, легко сбежав по последним ступенькам.
Эмма почувствовала, что сердце у нее забилось сильнее, а руки задрожали, когда он подошел так близко, что едва не коснулся ее.