В довершение всего тем же утром опять явилась Эмма де Мортфонтен. Энн не пожелала с ней встречаться, сказалась больной: совершенно не хотелось слушать, как та станет расхваливать преимущества жизни в браке и воспевать супружескую преданность и самопожертвование.

Сегодня же вечером она будет свободна…

С бьющимся сердцем Энн опустилась на колени и сделала вид, будто молится, как и все остальные. Покаяние растягивалось на долгие минуты — Энн сосчитала их, как сосчитала заранее и шаги коня, и время, которое требуется на то, чтобы погрузить бочки на повозку.

Стараясь унять сердцебиение, она просчитала все, что требовалось, потом начала потихоньку двигаться к двери, которую оставила приоткрытой, и бесшумно выскользнула наружу.

Оказавшись во дворе, немедленно скинула башмаки, про себя продолжая считать, чтобы ее не застали врасплох.

Энн добралась до кухни, не встретив ни единой живой души. Все были в церкви.

Все, если не считать торговца, привозившего сюда вино, который явился теперь забрать пустые бочки. Беглянка улучила минуту, когда тот вместе со своим подручным отвлекся на погрузку, приподняла крышку одной из бочек и влезла внутрь. К тому времени, как те двое вернулись, она уже опустила крышку на место.

— Ну вот, еще эти две — и все, — услышала она у себя над головой.

Прекратив, наконец, считать, Энн принялась молиться. Вздрогнула, когда по крышке ударили, сажая поглубже. С трудом удержалась от крика, когда бочку опрокинули, — как ни старалась удержаться, все-таки стукнулась лбом о доски.

Вторую бочку опрокинули точно так же и покатили к повозке рядом с той, в которой тряслась и переворачивалась Энн, больно ударяясь всякий раз, как ее бочка подпрыгивала на камнях.

Ну что ж, теперь наклонная доска, по которой бочку вкатят в телегу возчики — и всё. Бочка замерла. Если все пойдет как обычно, они уедут, не дожидаясь окончания мессы. Энн затаила дыхание. Девушка мысленно выбранила себя, стараясь убедить, что первым делом мать-настоятельница станет разыскивать ее в монастыре, а не в бочках, но все равно тревога росла с каждым мгновением. Удалось немного успокоиться, когда повозка тронулась, но вздохнула с облегчением Энн лишь после того, как услышала скрип открывающихся, а потом закрывающихся ворот монастыря.

Теперь повозка покатилась быстрее, и Энн наконец-то откинулась на стенку бочки, не переставая сжимать в руке изумрудную подвеску.

Часом позже они были в самом центре Чарльстона. Из разговора между двумя мужчинами, который Энн слышала как раз перед тем, как войти в церковь, было ясно, что они должны развезти пустую тару по нескольким трактирам, купившим использованные бочки для того, чтобы хранить в них уксус.

Ей не терпелось выбраться на воздух, мутило от испарений скверного вина, которыми была пропитана бочка. Снова началась качка, у Энн закружилась голова, и ей пришлось признать очевидное: она пьяна. Энн улыбнулась, но тут же вынуждена была зажать рот, с трудом сдерживая тошноту.

— Эй, трактирщик! — услышала она из своего укрытия.

— Рад тебя видеть, приятель. Спускай их прямо в погреб, дорогу ты знаешь.

— Если не вернусь, значит, и сам туда скатился, только под бочок к полненькой!

— Ну, в добрый час! — смеясь, ответил трактирщик.

Бочка покатилась вниз, и Энн крепче стиснула зубы.

— Что-то эта чертова бочка кажется мне потяжелей других, — внезапно сообщил один из возчиков, когда они в погребе ставили в ряд скатившиеся бочки и приподняли ту, в которой сидела Энн.