Он расхохотался и снова принялся целовать ее. Мери было так хорошо, она и не думала, что плотская любовь до такой степени успокоит ее.
— Похоже, этот маркиз де Балетти просто переполнен идеями! Вы меня с ним познакомите?
— А вам хочется?
— Мне хочется всего, чего хочется вам.
— У маркиза не вполне обычные вкусы. Но это не значит, что вы не можете ему понравиться.
— Не считаете ли вы меня слишком дерзкой и бесстыдной?
— Да, — признался венецианец. — Именно это меня вчера и смутило. То обстоятельство, что вы сами меня выбрали. Я-то давно вас приметил, но претендентов было много, и некоторые весьма высокопоставленные… Было бы вполне логично, если бы вы предпочли их.
— Вы об этом жалеете? — спросила Мери, позволяя куску шелка соскользнуть наземь.
Слуга едва не задохнулся.
— Вот если бы вы, ангел мой, не сумели так удачно ответить, я бы точно об этом пожалел… Вам это так к лицу… — прибавил Больдони, наклоняясь, чтобы подобрать лежащую у ног Мери шелковую ткань и мимолетно прижавшись лицом к ее животу.
Он вновь протянул шаль Мери, но она не стала прикрываться ею, как раньше. Для того чтобы достичь своей цели, ей необходимо было остаться с Больдони наедине. Небрежно перебросив ткань через плечо, она, вызывающе и непристойно нагая, пошла впереди него по лестнице. Мери Рид и в голову не пришло бы то, что позволяла себе Мария Контини. Только в Венеции она могла до такой степени забыть о стыдливости. Возбужденный смех Больдони стал ответом на ее бесстыдную выходку, и платью пришлось еще некоторое время посушиться.
8
Сентябрь 1701 года так и не подарил прохлады Светлейшей республике. Лето никак не кончалось и было все таким же знойным. Если бы ветер, дувший с моря, не приносил с собой легкой свежести, Венеция задохнулась бы от жары.
Когда Джузеппе Больдони явился к Эннекену де Шармону, лоб у последнего блестел от испарины, ладони взмокли, и гостю это было крайне неприятно — пот у хозяина дома был ядреный. Господин посол пытался перебить его запах духами, и получавшаяся смесь ароматов так шибала в нос, что Больдони предпочел устроиться в тени черешневого деревца: хотя от протекавшего совсем рядом канала тоже поднимались сомнительные испарения, к запаху венецианской воды он все-таки уже притерпелся.
— Чему обязан вашим визитом, дорогой мой? — осведомился Эннекен де Шармон после того, как велел подать им лимонаду.
— Что вы думаете насчет этой войны за испанское наследство?[7] — в упор спросил его Больдони.
— Как человек или как посол?
— И тот и другой.
— Мой сюзерен не может отречься от своего потомства. Его внук — законный наследник пустующего испанского трона. Государь может лишь поддержать его. Разумеется, имперцы[8] правы, когда требуют, чтобы он не мог претендовать одновременно и на французскую корону. Нельзя объединить две эти страны под одной властью. Равновесие Европы будет тем самым нарушено. Одна лишь Франция получила бы от этого выгоду.
— А если бы вы были на месте славного французского короля Людовика?