— Входите, сестра Мария, — любезно встретил ее венецианец. — Вы здесь у себя дома, — прибавил он, указывая ей на скамью, укрытую в тени разросшейся виноградной лозы.
— У меня нет другого дома, кроме храма Господня, — солгала Мери, надеясь тем самым доставить удовольствие Больдони.
Легонько провела пальчиком по краю выреза платья, как когда-то при ней проделывала Эмма, и тихонько застонала:
— Я больше не могла оставаться там взаперти, я изнемогала от зноя.
— Ну так идите же сюда, ангел мой, — прошептал Больдони, властно взяв ее за дразнившую его руку.
Он отвел гостью к фонтану, зачерпнул в пригоршню воды и стал ронять, каплю за каплей, между ее грудей, до тех пор пока ткань платья не промокла насквозь, а Мери не начала дрожать.
— Сударь, — с видом жалобным и виноватым взмолилась она, — что подумает мать-настоятельница, если я вернусь такая промокшая?
— Уверяю вас, она ничего не узнает, — принялся нашептывать сластолюбец, обвивая ее талию.
Мери откинула голову назад, чувствуя, как губы Больдони вбирают прохладную воду с ее груди. С ее губ сорвался уже непритворный стон. Мать-настоятельница была права. Долго она без этого обходилась. Слишком долго. Больдони начал расшнуровывать ее корсаж.
— Об этом даже и не думайте, — притворно испуганно заговорила она, нарочно, чтобы его подразнить. — А вдруг кто-нибудь войдет?
— Да я только об этом и думаю, Мария. И еще о том удовольствии, которое этот «кто-нибудь» получит, глядя, как мы ласкаем друг друга.
Еще несколько минут — и вот она уже стоит в тени апельсиновых деревьев обнаженная по пояс, хмелея от ласк и стараясь отогнать упорно всплывающее перед мысленным взором лицо Никлауса. И убеждая себя: муж хотел бы, чтобы она жила, а не чахла и угасала, оплакивая его.
Больдони продолжал все с тем же чувственным пылом мять и целовать ее груди и теснить к фонтану, нетерпеливо пытаясь задрать ее юбки. Вскоре уже водяные брызги покрыли лицо и плечи Мери. И, присев на широкий бортик мраморной чаши фонтана, она, сладострастно изогнувшись, наконец отдалась ласкам венецианца.
Остаток дня она провела в ожидании — когда же поднявшийся к вечеру теплый ветер высушит ее платье послушницы, разложенное на камнях. Больдони завернул Мери в шелковую шаль, которая хоть и прикрывала самое главное, но выглядела на ней до крайности непристойно. Довольный тем, с каким вожделением и в то же время смущением поглядывают на его гостью слуги, хозяин дома показывал ей свое логово и разглагольствовал о том, что он, не имея ни малейшего намерения вступать в брак, очень рад испытывать такое влечение к ней, уже сочетавшейся с Господом.
— Единственное, что меня тревожит, — призналась Мери, — как бы не сделаться недостойной Его.
— Выбросьте эту печаль из вашей хорошенькой головки, Мария, — прошептал Больдони и поцеловал ее. — Мой друг маркиз де Балетти заботится о том, чтобы я оставался бесплодным.
Мери во все глаза уставилась на него:
— Да как же это возможно?
— Если б я вам открыл секрет, вы сочли бы это дьявольским промыслом.
— Я увидела бы в этом промысел провидения, долженствующий уберечь меня от греха!