— Об осетине. О том, что он находил время на учебу…
— А, да. Гайто всё мечтал написать книгу. Уж не знаю, случилась ли она у него или нет, но если да — уверен, в ней буду и я. Кстати, думаю, что я тоже мог бы написать роман…
— Какой еще роман, Нестеренко?
— Да хоть какой! Лично у меня нет сомнений, что недурственная получилась бы книжонка! Согласитесь, гражданин начальник, столько событий для одной жизни! Война, революция, ранение! Париж, Варшава, Москва! Жаль, что я не умею писать. Вообще, это немного грустно, что люди, лишенные всякого литературного таланта, не берутся за книги… Нет, конечно, многие берутся и даже становятся известными, но я скорее о тех, кто мог бы стать писателем, но отчего-то молчит. Я вот человек простой, скромный, и я не пишу. Ну разве что дневники, но кому, кроме следователя Перепелицы, они интересны? Если честно, я больше люблю читать, но коли задуматься: какое количество по-настоящему великих романов до сих не написано, а?! Вот тот же Гайто — ну совершенно не умел составлять слова в предложения, однако ничего, вечно твердил мне, что однажды обязательно издаст роман. Думаю, что писателями становятся еще до того, как закончена первая рукопись. Писатель — это прежде всего смелость и бесстрашие, а уж только потом талант и текст…
— Нестеренко!
— Знаете, о чем бы я написал?
— Да мне плевать!
— Понимаю… И все же… думаю, будь у меня дар, я описал бы родной дом. Я нарисовал бы людей, которые меня окружали, вывел бы портреты отца и матери, сделал бы наброски братьев и сестер. Я описал бы часы, когда все они вместе молились и говорили о боге, а еще я бы непременно сочинил бы что-нибудь о солнечном луче, что в воскресный день всегда освещал нашу комнату, как огонь. Может, конечно, так было и не всегда, но мне почему-то наш дом именно таким запомнился, гражданин начальник, перманентно освещенный солнечным лучом...
— Нестеренко, ну помолчи, а?! — словно школьник, совершивший ошибку, что-то зачеркивая на листе бумаги, ворчит Перепелица…
— Ладно, ладно…
Пусть правит, милая. В конце концов, мне тоже нужно время, чтобы перевести дух. Говорить в такой манере не так уж и легко. Строить из себя бесстрашного весельчака гораздо сложнее, чем в действительности быть таковым. Если бы все эти месяцы я позволял себе оставаться самим собой — он бы давно расстрелял меня.
— И все же знаете, гражданин начальник, будь у меня хоть какой-нибудь самый маленький литературный талант — я непременно изобразил бы незавидную жизнь в училище и молодые годы, когда, несмотря ни на что, я умел смеяться и радоваться жизни. Я описал бы войну и революцию, побег и будни в Париже, где навсегда попрощался с молодостью и превратился в скептика. Или в циника? Одиночество, вести ниоткуда, ничей дневник. Как бы я назвал свою книгу? Не знаю, но…
— Нестеренко, заткнись!
Слушаюсь…
Знаешь, милая, думаю, я описал бы мужчину, которому приходилось платить по 60 франков в день за аренду такси, а к тому же покупать горючее, оплачивать страховку и ремонт. Я описал бы эмигранта, который проводил за рулем по 14 часов в сутки, но не тяготился этим, потому что всё, о чем он мечтал, — подвезти однажды свою любимую. Да, думаю, да… думаю, я постарался бы выписать мужчину, у которого была Вера — Вера, которая всё-таки его нашла!
ОБЯЗАТЕЛЬСТВО
Я, нижеподписавшийся Перепелица Павел Андреевич,
состоя на службе или будучи уволенным, настоящим обязуюсь: хранить в строжайшем секрете все сведения и данные о работе органов и войск НКВД, ни под каким видом не разглашать их и не делиться ими даже со своими ближайшими родственниками и друзьями. Если я буду заниматься литературой или сценической деятельностью, обязуюсь ни в коем случае не разглашать прямым или косвенным путем, а также в печати (периодической и непериодической), сценариях, литературных и т. п. диспутах и отдельных выступлениях, сведений об агентурно-оперативной работе ВЧК-ОГПУ-НКВД в прошлом и настоящем, а в тех случаях, когда вышеуказанные материалы уже в виде рукописей подготовлены к изданию, не продавать изданиям без согласия на то соответствующих органов НКВД, передавая все перечисленное на предварительный просмотр и санкцию вышеуказанных органов.
Невыполнение всего вышеизложенного грозит мне ответственностью по соответствующим статьям Уголовного кодекса.
Ты села в такси с каким-то мужчиной. Опять. Он был немолодой, на этот раз с изгарью в волосах. В первое мгновенье мне почему-то показалось, что он был испанцем, говорящим по-французски. Это так? Я помню, что его выдавали шипение и хрип. В зеркало заднего вида я видел, как едва заметно его язык прижимался к небу и верхним зубам. Твой спутник был мертвецки пьян. Еще не узнав меня, как самого обыкновенного парижского таксиста, ты попросила меня помочь. Как когда-то на пристани в России, ты спокойно сказала: «Помогите нам». Помню, что в тот момент я даже улыбнулся и хотел ответить: «Ну вот, видишь, милая, ты ничего не можешь без меня!» — но, конечно, я промолчал. Я согласился оказать услугу, и, когда ты вдруг разглядела меня и поняла, кто стоит перед тобой, — радостно сказала: