— Очень рад знакомству, Лаврентий Павлович, — я с улыбкой пожал протянутую руку. Сталин удовлетворённо кивнул.
Было видно, что Берия сильно удивился тому, что я знаю его по имени и отчеству, хотя мы ранее нигде не встречались. Однако своё удивление он спрятал вопросом.
— А почему князем и драконом?
— Князем, потому что он сын князя и наследуемого титула его никто не лишал, — за меня ответил Сталин, — Такой вот он у нас Советский князь. А почему дракон, так об этом ты, Лаврентий, — Сталин жёстким взглядом посмотрел в глаза Берии, — узнаешь в своё время.
От сталинского взгляда Берия даже слегка съёжился, а Сталин, тем временем, продолжил.
— Мы с товарищами посовещались и есть мнение, что вам, товарищ Берия, нужно в кратчайшие сроки создать и возглавить новую структуру, которая будет заниматься разработкой и запуском в производство новых видов вооружений и техники. Назовём это ведомство Специальным комитетом при Совнаркоме СССР с правами отдельного наркомата. Подчиняетесь непосредственно мне. Товарищ Головин имеет такие же права и полномочия что и ты. Будете вдвоём руководить комитетом. Виктор выдаёт идеи, ты, Лаврентий, воплощаешь их в жизнь. Права у вас будут широчайшие. Можете привлекать к работам кого угодно, но нужен результат. Помещение вам подобрано, так что сегоня же осмотрите его и начинайте работать.
В том, что Сталин любит пошутить, я убедился ещё раз, когда увидел, какое здание нам выделили для комитета. Это была усадьба Головиных в Потаповском переулке. Когда до Берии дошло, что это одна из моих родовых усадеб, он долго смеялся, говоря, что впервые в СССР дворянину вернули его собственность. Стоящую рядом церковь Успения я убедил сохранить. И как памятник архитектуры и как отличную маскировку. Кто додумается, что под сенью куполов курируются разработки смертоносного оружия. Я дал Берии список тех, кого надо привлечь к работам в комитете и на четыре месяца выпал из реальности.
Глава 12
По приказу Сталина мне выделили трёх стенографисток, которые посменно записывали за мной. Естественно я их проверил. Впоследствии им предстояло работать в нашем комитете в качестве секретарей. Практически круглосуточно, с перерывами на трёхчасовой сон и короткими на приём пищи, я надиктовывал то, что было загружено мне в мозг перед переносом. На стоящем здесь же кульмане я выполнял чертежи, рисовал схемы и эскизы. Со стороны, наверное, это выглядело жутковато, когда человек с остекленевшим взглядом, без каких-либо чертёжных инструментов, одним лишь карандашом, почти не отрывая руки от листа ватмана, выполняет сложнейшие чертежи с непостижимой скоростью.
К исходу четвёртого месяца я стал похож на призрака. Сил что физических, что ментальных становилось всё меньше и меньше и однажды я просто провалился во тьму небытия. Последнее время я держался исключительно благодаря ментальной энергии, но и она подошла к концу. Моё сознание плавало в бесконечной тьме, а где-то в глубине крохотная, чудом уцелевшая частичка меня радовалась. Я успел. Я выжал свою память досуха. Всё, что было в меня загружено я перевёл на бумагу и теперь, даже если я растворюсь в Великом Ничто, этими знаниями смогут воспользоваться и колесо истории окончательно свернёт на другой путь. Кажется что прошла вечность, прежде чем где-то в невообразимой дали зажглась крошечная искорка. И я потянулся к ней сознанием. Прошла ещё целая вечность, прежде чем искорка приблизилась настолько, что стала маленькой звёздочкой. Ещё через вечность она превратилась в маленький клубочек, который быстро покатился ко мне и мягко коснулся моего измученного сознания. Реальность всколыхнулась и обрела свет, цвет, звуки и запахи. И именно запахи говорили, что я нахожусь в больнице. Попытался пошевелить рукой и задел какую-то посудину, которая с грохотом свалилась на пол.
На шум прибежала дежурная медсестра. Я хоть и не мог пока открыть глаза, но её ауру видел ясно. И не только её. В районе живота у медсестры пульсировало ещё одно яркое пятнышко. Думаю, что недели три, не больше. Надо будет обрадовать будущую мамочку.
Медсестра быстро навела порядок и убежала за доктором. А я, тем временем, всё же сумел открыть глаза. Окружающее мало походило на больничную палату. Скорее на гостиничный номер, временно превращённый в палату. Погоняв Силу по своему организму и убедившись, что всё в порядке, я вначале сел на кровати, а потом и встал. Вошедшего доктора я встречал стоя у окна.
— Больной, вам нельзя вставать. Лягте немедленно, вы ещё слишком слабы, — попытался воззвать к моей сознательности врач.
— Вы ошибаетесь, доктор. Я в полном порядке. Как долго я тут нахожусь?
— Вас привезли в состоянии близком к коме три недели назад. Приказали сделать всё возможное и невозможное, но поставить вас на ноги.
— Наверное кары всевозможные обещали в случае чего? — я усмехнулся.
— Меня пообещали расстрелять, а остальной персонал сослать в Магадан навсегда, — удивительно, но доктор был совершенно спокоен. Похоже не в первый раз ему обещают такое.
— Только не на Магадан. Это мне не по годам. Я, пока туда доеду, опасаюсь, дуба дам, — вспомнились мне строки Филатова[32].
— Не беспокойтесь. Вас никто не посмеет тронуть, так что работайте спокойно, — я был абсолютно искренен, — Распорядитесь, пожалуйста, чтобы принесли мою одежду и мне потребуется телефон.
Доктор только махнул рукой и, повернувшись, вышел. Через пятнадцать минут, одевшись, я прошёл в кабинет главврача и набрал номер приёмной Сталина. Поздоровавшись с Поскрёбышевым узнал от него, что Сталин сегодня весь день на даче. Пришлось перезванивать уже на дачу.