Посоветовав Николаю Фомичу сегодня на службу не ходить, а отдохнуть с семьёй, я отправился в управление НКВД.
На совещание собралось довольно много народа. Тут были и командиры опергрупп и начальники отделений милиции города и начальник уголовного розыска. При моём появлении в кабинете Медведя, сам хозяин кабинета приветствовал меня стоя, что вызвало немалое удивление у собравшихся. Кто-то, конечно, слышал о вчерашней расправе над торговцем детьми, но мало этому верили. Да и на вид я явно не дотягивал до матёрого волчары, каким меня, наверное, представляли, хотя и выгляжу старше своих нынешних лет. Ребятки, не волк я. Я — Дракон.
После того, как начальник УНКВД Медведь представил меня собравшимся как личного порученца товарища Сталина с самыми широкими полномочиями, начались доклады командиров опергрупп. Всего за прошедшую ночь было ликвидировано больше десятка различных притонов, в половине из которых были дети в качестве игрушек для извращенцев. На месте было уничтожено больше сотни завсегдатаев и содержателей этих заведений. Все были предварительно допрошены, дети освобождены и отправлены в один из интернатов, куда в срочном порядке направили медиков и дополнительный персонал. На данный момент проводились вторичные, как их назвали, аресты по местам проживания посетителей борделей. Я вынес предложение активнее привлекать сотрудников уголовного розыска. Уж кому как не им знать о всех злачных местах города. Кроме того я распорядился в срочном порядке немедленно привлечь по возможности в каждую группу фотографа, а ещё лучше кинооператора и тщательно фиксировать на плёнку все действия. Так же отдал приказ все притоны, где будут обнаружены дети-рабы зачищать по жёсткому варианту не взирая на должности после экспресс-допроса. Всё с фото-кино фиксацией. Всех остальных в камеру для последующей фильтрации. Рецидивистов по усмотрению сотрудников УгРо либо сразу в расход, либо в камеру.
В этот момент зазвонил телефон. Медведь поднял трубку и тут же вытянулся в струнку. Понятно. Так вытягиваются лишь перед одним человеком. Когда-то, ещё ТАМ, я читал, что рабочий день у Сталина начинался в районе 12 часов дня. Либо наврали, либо сегодня Сталин изменил свои привычки из-за меня и Ленинградских событий. Медведь молча протянул мне трубку.
— Доброе утро, товарищ Сталин!
— Судя по тому, что мне с самого утра сообщает товарищ Жданов, утро не такое и доброе, товарищ Головин, — похоже с утра пораньше успели нажаловаться на меня, хотя судя по тону Сталин не был зол, — вы что там в Ленинграде устроили?
— Проводим чистку города от преступных элементов. Вскрылись факты продажи детей ранее арестованных лиц в притоны для извращенцев. Мной принято решение о полной зачистке города и физической ликвидации на месте замешанных в торговле детьми и в использовании их в качестве рабов. Все действия тщательно фиксируются в протоколах, а с сегодняшнего дня мной принято решение проводить кино-фото фиксацию всех действий сотрудников НКВД и привлечённых сотрудников уголовного розыска. Прошу вашей санкции на объявление в городе особого положения и о привлечении к мероприятиям войск НКВД и частей гарнизона города. Так же прошу разрешить мне задержаться здесь до нормализации криминогенной обстановки.
В трубке воцарилась тишина. Видимо Сталин обдумывал сказанное мной. Почти через минуту вновь раздался спокойный голос Сталина.
— Товарищ Жданов жалуется, что твои архаровцы без суда и следствия расстреляли второго секретаря одного из районов.
— Так точно, товарищ Сталин, расстреляли. К сожалению я там не присутствовал, а то бы расстрелом дело не ограничилось. Перед тем, как расстрелять, его буквально сняли с 11-ти летней девочки. Я не знаю, что именно сказал Вам товарищ Жданов, но по моему глубочайшему убеждению, таких деятелей в рядах партии быть не должно, а тем более на руководящих постах. Место таким как он на стройках народного хозяйства под конвоем с кайлом и тачкой в руках. И это в случае наличия смягчающих обстоятельств, — я начал потихоньку закипать.
— Не кипятись, Виктор, — похоже что Сталин всё же на моей стороне, — Я даю тебе десять дней, чтобы навести порядок в Ленинграде. И постарайся чтобы крови было поменьше. Могут пострадать и невиновные. А товарищу Жданову я позвоню и предупрежу, чтобы не вмешивался в твою работу. И сам к нему зайди. Познакомься. — последнее слово Сталин выделил особенно. Понятно, хочет проверить его на лояльность.
— Спасибо, товарищ Сталин. Возложенное доверие оправдаю. Сам лично всё буду контролировать и постараюсь не допустить напрасных жертв. А с товарищем Ждановым сегодня же познакомлюсь.
— Работайте, товарищ Головин. И помните, десять дней и ни дня больше, — Сталин не прощаясь положил трубку.
Я, положив трубку, обернулся к, застывшим в абсолютной тишине, собравшимся.
— Товарищ Сталин полностью одобрил наши действия, так что за работу, товарищи, — я обернулся к стоящему не дыша Медведю. — Объявляйте особое положение по городу и поднимайте части НКВД. Если необходимо, то привлекайте подразделения Красной Армии, расквартированные в Ленинграде. Перекрыть все дороги, ведущие в город, каждую тропинку. Всех подозрительных задерживать. В случае сопротивления в крайнем случае разрешаю огонь на поражение. Не забудьте про фотографов и кинооператоров. Если необходимо, то мобилизуйте кинооператоров с "Ленфильма". Доклады старших групп дважды в день. Всем приступить к исполнению своих обязанностей.
Со Ждановым знакомство прошло на редкость в дружеском ключе. Тут, видимо, сказался звонок от Сталина с одобрением всех моих действий. При знакомстве как всегда сработал Контакт и я знал о Жданове всё. Как и у всех, скелетов в его шкафу хватало. Главное, что скелеты эти не смердели предательством, а с остальным разберёмся позднее. Выяснив для себя, что под него никто не копает, Жданов готов был оказать любую помощь. Его звонок на киностудию "Ленфильм" помог быстро мобилизовать всех кинооператоров с запасами плёнки. Перед тем, как попрощаться, я прямо из его кабинета набрал знакомый номер и доложил Сталину, что товарищ Жданов оказывает всестороннюю помощь в деле искоренения преступности в колыбели революции. От этих слов Жданов буквально расцвёл и я стал для него практически лучшим другом и желанным гостем, а Сталин понял, что Жданов не связан с иллюминатами и ему можно доверять.
Следующие 10 дней впоследствии назвали "Невской баней". Жёсткие меры привели к тому, что в городе удалось практически полностью искоренить преступность. Оставшиеся мелкие сошки, не успевшие сбежать из города, зарылись как можно глубже, в надежде переждать тяжёлые для них времена и потом уехать куда подальше от ставшего таким негостеприимным города. Партийная организация города и городских предприятий тоже было тщательно вычищена. Брать взятки, воровать, присваивать чужое имущество стало смертельно опасно. Жалобы на меня, сотрудников НКВД, на начальника уголовного розыска Красношеева, на начальника УНКВД Медведя шли буквально мешками. Зато мы добились того, что можно было обвешавшись золотом ночью спокойно пройти пешком через любой район города. Простые люди наконец-то вздохнули свободно. К слову сказать, преступность до этого в Питере процветала. Я как-то бросил фразу, "Бандитский Петербург" и она пошла гулять в народе. Одним из результатов моих действий стал строгий выговор, вынесенный Кирову по партийной линии. Я думал что он обидется, но нет. Сам мне позвонил и одобрил мою работу. Сталин так же был доволен проделанной работой и особенно тем, что не утопили город в крови, хотя ряды землекопов и вальщиков леса существенно пополнились. Так же Сталин просил выразить благодарность всем участникам проведённой операции.
В последний, десятый день, состоялось общее построение оперативников НКВД и уголовного розыска. К сожалению не обошлось без потерь. Несколько человек погибли в перестрелках. В таких случаях притоны, где оказали сопротивление и убили наших сотрудников, зачищались полностью. Я приказал выделить средства из фондов НКВД на пожизненную пенсию семьям погибших, взять под контроль их детей, если они были, и помочь им с дальнейшим поступлением на учёбу в выбранные ими учебные заведения. И, конечно, обязательно решить квартирный вопрос. Пообещал лично проконтролировать исполнение. На построении я передал благодарность за проделанную работу от товарища Сталина и всем были вручены знаки "Почётный работник ВЧК-ГПУ". На построении присутствовал Жданов, который так же со своей стороны выразил благодарность всем сотрудникам и пообещал по линии обкома и горкома ВКП(б) всевозможную помощь. После построения я отвёл в сторону Андреева, командира конвойной роты, и съездил с ним к нему домой. У его сына была астма и мне пришлось, выставив за дверь родителей, почти час заниматься его лечением. Когда я вышел из комнаты с бледным лицом, чем изрядно напугал хозяев, мальчишка крепко спал ровно дыша полной грудью. Жена Андреева хотела, было, упасть на колени передо мной, но я в последний момент удержал её, прижал палец к губам, давая понять, что о произошедшем нужно помалкивать и, кивнув на прощание, молча вышел из квартиры. Нужно тоже отдохнуть. Всё же лечение отнимает не мало сил.
А на следующий день я собрал свои вещи, попрощался со Стрельниковыми, попросил присмотреть некоторое время за Настей и самолётом вылетел в Москву. Седых со своими людьми так и сопровождал меня все эти дни безотлучно и теперь с гордостью носил наградной знак и повязку на руке. Словил пулю в одном из притонов. И хотя рану я ему почти полностью залечил, повязку он так и оставил. Видимо для форсу и героического образа.
В Москве на аэродроме нас встречал Власик. Загрузившись в машины поехали в Кремль к Сталину. С собой я вёз несколько бобин с отснятым материалом и большую пачку фотографий для отчёта о проделанной работе. В кабинете Сталина сидело ещё двое. И если один из них мне был хорошо знаком по старым фото и по характерному пенсне, то второго я сразу и не узнал. Лишь напрягши память вспомнил, что это Серго Орджоникидзе, нарком тяжёлой промышленности, член Политбюро ЦК ВКП(б). Сказать, что он был разъярён, это ничего не сказать. И причину его ярости я прекрасно знал, потому и захватил с собой папку с фотоснимками. Не успел я войти как он буквально набросился на меня, осыпая русскими и грузинскими ругательствами. Сталин, при этом, сидел за своим столом с явно недовольным видом. Когда накал ругательств дошёл, видимо, до своего апогея, Орджоникидзе попытался схватить меня за грудки, но застыл в оцепенении, с протянутыми в мою сторону руками с растопыренными пальцами, буквально в считанных сантиметрах от меня.