— Товарищи, а что, собственно, происходит? — спокойно задал я вопрос, уже зная ответ.
Сталин тяжело вздохнул и раскурив трубку, сказал, — Твои абреки, Виктор, застрелили его ближайшего помощника и друга.
— Вы разрешите, товарищ Сталин? — я кивнул в сторону Орджоникидзе.
Сталин чуть заметно кивнул и прищурившись смотрел через дым, идущий из трубки. Я положил на угол стола папку с фотографиями и протоколами и положил ладони на виски застывшего Орджоникидзе. В его глазах уже не было ярости, а был лишь страх и непонимание того, что происходит. Ну что можно сказать? Ни рыба ни мясо. Любит власть, буквально купается в ней. С одной стороны поддерживает Сталина, а с другой во всю заигрывает с троцкистами, позволяя им в своём присутствии обсуждать свои планы. В подчинённом ему ведомстве во всю процветают приписки, поощряется нарушение технологии производства в погоне за количественными показателями. Я так и показал Сталину рукой что, мол, ни то ни сё. Он молча кивнул.
— Отпусти его, Виктор, — Сталин выпустил клуб дыма, — Сейчас разговор будет серьёзный.
Я слегка повёл рукой и Орджоникидзе рухнул на колени.
— Поднимайся, Серго и сядь, — Сталин встал из-за стола и подошёл ближе, — Сейчас товарищ Головин всё всем объяснит.
Орджоникидзе молча сел за стол, бросая на меня испепеляющие взгляды. Я лишь хмыкнул и молча разложил на столе фотографии, на которых в одном из притонов извращенцев был запечатлён правая рука Орджоникидзе, да не один, а на мальчике, явно несовершеннолетнем, в окружении таких же малолетних голых девочек. Получилось так, что в облаве на тот притон я принимал участие и прежде чем пустить извращенца в расход, считал у него память. Оттуда и узнал кто он и чей помощник и друг. Я так же молча толкнул пару особо пикантных снимков в сторону Орджоникидзе.
— Есть ещё киноплёнка. Я десять минут сдерживал парней, чтобы они не разорвали его раньше времени, — я не стал рассказывать, что, на самом деле, извращенца не пристрелили, а он сдох страшной смертью, отрывая от себя куски плоти.
— Кито ещё это видел? — Сталин был в бешенстве.
— Те, кто видел и участвовал больше никому об этом не смогут рассказать, — Сталин лишь кивнул, а вот Орджоникидзе явно подумал, что я зачистил всех свидетелей. А я лишь заблокировал у всех часть их воспоминаний. Мне вообще этим пришлось заниматься много, так что практика была большая. Особенно много пришлось работать с детьми, ставшими жертвами извращенцев, удаляя у них воспоминания о проведённом в притонах времени.
— Виктор, посиди в приёмной, попей час с товарищем Поскрёбышевым, — Сталин трубкой указал на дверь.
В приёмной уселся на диван и принялся изучать свежие газеты. Час просидел, читая Советскую прессу, когда меня пригласили обратно в кабинет. Орджоникидзе сидел красный, хоть прикуривай от него, а вот третий участник жаркой беседы, Берия, сидел по прежнему тихо, лишь изредка вытирая платком потеющий лоб. Как я понял, Сталин не стал его выставлять за дверь как меня, а устроил разнос при нём, чтобы знал, что его может ожидать. Фотографий на столе уже не было.
— Где киноплёнка? — Сталин был немногословен, но было видно, что вспышка бешенства уже прошла.
— В опломбированном портфеле у товарища Поскрёбышева.
— Иди, Серго, и подумай. Хорошо подумай. И своих подчинённых заставь хорошо думать, — Сталин небрежно махнул рукой в сторону двери. Орджоникидзе встал и как побитая собака направился на выход. Проходя мимо меня он чуть слышно бросил, — Извини.
Я лишь молча кивнул головой, давая понять, что извинения приняты.
Когда дверь за Орджоникидзе закрылась, Сталин, наконец, обратил внимание на сидящего здесь же Берию.
— Вот, товарищ Берия, познакомься. Это Виктор Головин. Он у нас здесь князем работает и драконом, — Сталин повеселел и откровенно забавлялся, — а ещё он, по совместительству, мой личный порученец с самыми широкими полномочиями. Ни у кого таких полномочий в Советском Союзе нет, даже у меня, а у него они есть.
Берия торопливо протянул мне руку, которую я пожал. Контакт. Ну что можно сказать? Предан Сталину. Страстно желает быть первым, но ясно понимает, что ему это не дано, поэтому вполне готов довольствоваться вторыми ролями. Удивлён и обрадован своим переводом в Москву. Любит свою жену и сына.