– Останьтесь. Я расскажу папе, как живу и о чём думаю, когда откопаю. Вот покажется он весь.

Я снова взялся за лопату, а как только полностью увидел гравировку, покрывавшую чёрный гладкий камень, то разволновался. Марк забрал лопату и передал её владельцу, стоявшему под высоким страшным крестом. Сергей отвернулся от папы с честными доброжелательными глазами и бритым пухлым подбородком с круглой ямочкой.

– Мама не приехала. Какая у нас вредная мама, – рассмеялся я нервно и упал на колени. – У неё скользкие сапоги, так что я понимаю, почему она отказалась. Ты же видел? Видишь, как мы живём? Живём мы очень неплохо. Если бы я только не упомянул Теней! Мама и Алина их не видят, словно они слепые. Трудно мне приходится со своим жутким эгоизмом. Нет! Я не эгоист! Я плохо помню тебя в одном из видений. Всё вокруг вертелось и плыло. Туман клубился под ногами. А ты справился с моими ранами и стал вдруг другим человеком… Ты обнимал меня крепко, когда я лежал в кровати, а я хотел, чтобы никто не разлучил нас, потому что мы лучшие друзья. У меня была весна в груди. Какой всё же я весенний мальчик! Когда весна? Устал я от стужи. А тебе легко спать под колючим одеялом?

Я потянулся к папиной щеке. Лёгкий поцелуй крепко обжёг невыразительные сжатые губы. Нас прервала громкая ворона.

– Не каркай мне тут! Пап, да ты замёрз! Хотя, чего уж тут, я такой же. Мама говорит, что Тени покинут меня. А отчего им покидать, если я хороший и сладкий для них? Не думаю, что у меня отменный вкус. Им-то известнее, кто я. Вот-вот, и лягу рядом с тобой. Боже, о чём я говорю? Я схожу с ума! Маму я теперь люблю по-особенному, почти как прежде, хотя я не простил её до конца. Мы скоро выедем, но ты не скучай и не грусти сильно. Мне не очень нравится думать о смерти. Но она неизбежна, папа, ведь дело во мне, а не в ком-то ещё… Я люблю тебя, – произнёс я, вспыхнув румянцем. – В общем-то, для этого мы и ехали. Я должен был тебе сказать… А ты, наверное, знаешь? Мне легко, легко, весело. Ну, прощай! Поцелуй был и от мамы. Она скучает не меньше.

Я поднялся и, сбросив снег, выскочил за калитку слышными шагами.

Сергей был безмолвен. Мы встретились глазами, он тотчас их отвёл.

Возле деревянного распятия с болтливым рябинником смущался необыкновенно Марк. Он подбежал и спросил:

– Точно всё? Мы ведь не торопимся.

– Я устал, сам не знаю из-за чего. Останемся в городе?

– Вы хотите чуть-чуть побродить? А тут есть где? – спросил Сергей с мягким укором. – Одно большое захолустье.

– Не знаю, что можно называть захолустьем. Наверное, Забвеннослав, но мне всё равно. Поедем в центр?

– Тогда встретимся там же в шесть часов. Я пока куда-нибудь съезжу, куплю попить, – сказал Сергей и направился к машине.

Он высадил нас с Марком возле бронзового памятника неизвестному герою в полный рост и, уехав с включённым радио, скрылся за стенами облезлых домов, вручную разрисованных уличными художниками. С фонарей, стоявших вдоль дороги, свисали праздничные матовые гирлянды.

Вливаясь в толпу, точно объединённую в один маленький сияющий мир, Марк в бодром самочувствии шагал к серьёзным, хмурым, ласковым и простым лицам и без стеснения и природной робости улыбался, подмигивал всякому, как не мог, к огорчению, подмигнуть приветливо я.

Мы купили луковых крекеров, через час свернули на вымощенную крупным булыжником аллею.

Марк перепугал трепыхавшихся голубей и присел на лавочку, расписанную ромашками и апельсинами.

Закат потухал. Всходили первые звёзды.

– О, смотри! Их больше, чем у нас, – заметил я.

– Умеешь читать созвездия?