Идейное противостояние открыто стало проявляться в связи с необходимостью изучения общественных наук, в частности марксизма-ленинизма, осуществлением преимущественного приема в университет детей рабочих и крестьян, что строго регламентировалось разверсткой о приеме в вуз, появлением общественно-политических организаций, развернувших борьбу за утверждение марксистской идеологии во всех сферах жизни коллектива и выступавших против проявлений буржуазной идеологии.
В итоге к концу 1920-х гг. единственным результатом большевистской реформы гуманитарного сегмента высшей школы явилась разрушенная система классического исторического (равно как юридического и филологического) образования. В то же время эта чисто вузовская реформа оказала негативное влияние на всю систему не только высшего, но и среднего специального и школьного образования в стране. Конкретные гуманитарные знания в области юриспруденции, экономики, истории, филологии, философии и других наук были подменены преподаванием общих конструкций и закономерностей развития общества и государства, что не могло дать положительного результата в деле гуманитарного образования, прежде всего в средних школах.
Рассмотрев в ретроспективе опыт реформирования классического гуманитарного образования в 1920-е гг., можно увидеть, что при наличии некоторых изначально рациональных мотивов (практико-ориентированный и прикладной характер образования, приближение выпускаемых специалистов к реальным потребностям народного хозяйства и т. п.), в этой реформе был заложен ряд системных ошибок. Важнейшей из них была подмена классического гуманитарного образования, имеющего стратегическую для государства функцию, идеологически обусловленным обществоведческим знанием. Это предопределило в дальнейшем проблему нехватки квалифицированных гуманитарных кадров в стране (юристов, экономистов, историков и др.).
Лишь позже, к началу 1930-х гг., советское руководство осознает всю пагубность данной реформы, как для средней, так и для высшей школы СССР. Партийное руководство и, в первую очередь, сам И. В. Сталин, стали уделять намного больше внимания историческому образованию в средних учебных заведениях СССР и подготовке для школ специалистов-историков в вузах страны. В известном Постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 15 мая 1934 г. «О преподавании гражданской истории в школах СССР» было сказано: «…преподавание истории в школах СССР поставлено неудовлетворительно. Учебники и само преподавание носят отвлеченный, схематический характер. Вместо преподавания гражданской истории в живой занимательной форме – с изложением важнейших событий и фактов в их хронологической последовательности, с характеристикой исторических деятелей – учащимся преподносят абстрактное определение общественно-экономических формаций, подменяя, таким образом, связное изложение гражданской истории отвлеченными социологическими схемами»[55].
Таким образом, с начала 1930-х до начала 1940-х гг. можно выделить второй период существования советской исторической науки и высшего исторического образования, характеризовавшийся практически полным подчинением науки требованиям партийно-идеологической системы и перманентной ликвидацией любой научной альтернативности марксизму, увязываемой с политической оппозиционностью существующему режиму. Разгром школы академика М. Н. Покровского символизировал только определенную корректировку указанной тенденции, связанную с приведением историко-научных исследований в «истинно марксистское», догматическое русло. Произошло административное пресечение научных поисков и в самом марксизме. Однако удалось преодолеть преобладание над конкретно-историческим материалом социологических схем, закладывавшихся самой же школой Покровского.
Такие изменения были вызваны тем, что история в ее традиционных, «гражданских» рамках теперь как нельзя лучше позволяла внедрить установку на восстановление государственной преемственности (между старой, Российской империей, и новой империей – СССР), все более утверждавшуюся в мировоззрении руководства и в идеологии правящей партии в конце 1920-х – первой половине 1930-х гг. Не отменяя официального культа Великой Октябрьской социалистической революции, требовалось только укрепить легитимность установленного режима всей глубиной национального прошлого (того национального прошлого, от которого так активно и бесповоротно стремились отойти историки-марксисты 1920-х гг.). Историческая наука была призвана обосновать безальтернативность принятого партийным руководством страны курса на «построение социализма в отдельно взятой стране», создав в сознании советских людей картину прошлого в виде соответствующей магистрали отечественной истории и в связи со всеобщей историей. Преподавание истории оказалось подчинено тем же целям, что и стандартизация системы политического просвещения, – обоснованию и популяризации партийной доктрины в образе разработанной руководством «генеральной линии». Преподавателей истории провозглашали теперь «бойцами идеологического фронта»[56].
Метафора войны и фронта была фундаментальной в советской семиосфере (например, «прорыв исторического фронта» и т. п.). Регулярное напоминание советским историкам о том, что история является важным участком идеологического фронта, обеспечивало их социальную и профессиональную мобилизацию. Противостояние внутренним и внешним врагам (таким как «буржуазные историки») обусловливало появление особого типа советского историка, ведущего своего рода арьергардные бои, позволяя тем самым осуществить исторический прорыв в коммунистическое будущее. Это и стало главной социальной функцией советской исторической науки, реализовывавшейся высшим историческим образованием.
В дальнейшем, к концу 1930-х гг., история стала одним из инструментов предвоенной консолидации советского общества. Изменившаяся внутриполитическая обстановка, приводившая к становлению сталинского государства, и внешнеполитическая, диктовавшая необходимость отказа от прежних интернациональных лозунгов, нашла отражение в речи-тосте И. В. Сталина о единстве и суверенности СССР 7 ноября 1937 г. на торжественном обеде у К. Е. Ворошилова. В ней парадоксальным образом был реабилитирован весь московский и имперский период русской истории, то есть пресеченная в 1920-х гг. историческая ретроспектива получила значительное углубление и положительное осмысление, идеологическую поддержку, подтолкнувшую к более глубокому научному изучению новых проблем, привлечению трудов некоторых историков прежней генерации.
Историческое образование на всех уровнях должно было решать проблему патриотического воспитания молодежи в условиях надвигающейся угрозы мировой войны, поскольку страна уже перешла от лозунгов о торжестве мировой революции и интернационализма к национал-государственнической риторике. Патриотизм к началу войны стал пониматься как «чувство постоянной мобилизационной готовности, чувство безграничной, активной любви к своей Родине»[57].
Вообще 1930-е гг. стали периодом формирования советского исторического метанарратива. Ведущую роль в конструировании его смысловой базы играл сам И. В. Сталин, а точнее – его высказывания и тексты. При этом вся специфика его роли заключалась в том, что он выступал в качестве толкователя первооснов коммунистической идеологии, так или иначе трактуя Маркса – Энгельса – Ленина (сообразно условиям текущего момента и упрощенно для простоты восприятия). Центральное место в советской исторической картине мира заняла, конечно же, «История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс» [так называемый «Краткий курс истории ВКП(б)»], ставшая сакральным метатекстом советской историографии, обязательным к цитированию и ссылкам. Таким образом складывался советский авторитетный дискурс, легитимирующий советскую социально-политическую реальность посредством выстраивания позитивной исторической мифологии.
Трансформация использования исторического образования в идеологических целях формирующейся советской идеократической системы – от отдельных исторических сюжетов и образов в обществоведческих курсах в первое послеоктябрьское десятилетие к созданию комплекса стабильных учебников по истории в 1930-е гг. (при скрупулезном контроле над их «правильным» содержанием со стороны первых руководителей партии и страны[58]) – сигнализировала об эволюции самой идеологической матрицы в сторону своеобразного сочетания идей пролетарского интернационализма и мировой революции с национально-державным мировоззрением с фактическим доминированием последнего. Это внутреннее напряжение в идеологическом комплексе явилось в конечном счете одной из причин идейно-политической неустойчивости системы, утраты ею четких прогностических ориентиров и целей, характерных для раннего этапа большевизма.
Процесс адаптации историософской базы советского марксизма к конкретным задачам исторического образования по мере продвижения советского государства к режиму единоличной власти И. В. Сталина, который нуждался в массированном идеологическом и пропагандистском обеспечении, в известном смысле опирался на психоментальные особенности российского общества: возник феномен одновременной актуализации общинно-социалистического и авторитарно-монархического идеала, полярных по отношению друг к другу с точки зрения их оценочного восприятия, но сходных (в российских условиях) в смысле преклонения перед харизматической фигурой вождя. Поэтому ревизия положения классического марксизма о недопустимости абсолютных авторитетов в революционной теории и практике, предпринятая в советском марксизме, не вызывала отторжения не только у масс, но и у носителей социалистической теории.
В целом же популяризация социалистической идеологии, которая предполагала тиражирование ряда положений философии марксизма, идеи революционности и классовой борьбы, отрицания религии и др., происходила под знаком праксиологической мобилизации: историки 1920-х гг., взяв у теоретиков пролетариата основные идеи (материалистическое объяснение истории, стадиального развития общества, концепцию классовой борьбы и различных форм ее проявления на определенных этапах общественного развития, концепцию государства и его роли в истории), попытались применить их в своей практической деятельности, нередко игнорируя особенности истории России. Это в полной мере сказалось на процессе формирования корпуса учебных пособий по истории, который зависел от марксистской историософии не меньше, чем от идейно-политической конъюнктуры, испытывая вместе с тем влияние самого исторического сообщества.
В организационных формах исторической науки наиболее важным изменением стало появление двух основных ее направлений: истории партии и истории СССР. При этом именно историко-партийное направление призвано было создать марксистскую версию истории России.
Историко-партийное направление начало создаваться с первых дней существования советской системы и просуществовало до ее конца. Оно приобрело, с одной стороны, явно выраженную функцию поддержания и научного обоснования партийно-идеологических доктрин, а с другой – буфера между партийно-государственными органами и собственно историко-научным сообществом. Стиль, традиции взаимоотношений между государством и историко-партийным направлением вольно или невольно переносились и на взаимоотношения со всем историко-научным сообществом.
Историко-партийная наука целиком отразила тот изначально прагматический, инструменталистский характер, который был заложен в нее создателями советской государственной системы. Этот прагматический характер заключался в создании марксистского видения истории России, подкрепляющего или, по крайней мере, не расходящегося с идеологическими постулатами. Своеобразным отражением этой инструменталистской функции исторической науки стало неравноценное существование историко-партийного и конкретно-исторического направлений советской исторической науки.
Историко-партийное направление уже изначально поддерживалось и выделялось государством как приоритетное и наиболее важное по сравнению с конкретно-историческим. Это предопределило то, что взаимоотношения между этими направлениями были весьма неоднозначными. Уже изначально, от первых дней существования основных историко-партийных институтов, выступлений основателя советской исторической науки М. Н. Покровского, историко-партийное направление носило агрессивный характер по отношению к конкретно-историческому, заявляя о своей приоритетности.
В 1930-х гг. закладывались важнейшие основы для формирования региональной корпорации историков и выработки их корпоративной идентичности. Важное место в этих процессах занимали вопросы, связанные с политикой по отношению к национально-территориальным образованиям. Перед правительством стояла задача глубокой интеграции населения национальных субъектов Советского Союза через комплекс различных мероприятий в единое социально-экономическое и культурное пространство страны. В том числе это осуществлялось и через развитие исторического образования (подготовка национальных кадров историков на местах) и науки (организация исторических исследований и изучение прошлого народов этих регионов).
Это позволяло советскому правительству интегрировать население национальных субъектов в единую культурно-историческую общность советского народа. Ведь история составляла ту сферу государственной идеологии, которая во многом формировала личность советского специалиста (интеллигента). Впоследствии он должен был стать опорой государства в своем регионе через проведение идеологической политики в процессе своей профессиональной деятельности (преподавательской, научной, партийно-государственной, просветительской, культурной, общественной и т. д.). Первое, что необходимо было сделать в этом направлении, – начать подготовку национальных кадров историков на местах через систему педагогических вузов и создать комплексные гуманитарные научные институты в национальных субъектах (НИИ языка, литературы, истории – НИИ ЯЛИ), что и было реализовано на протяжении 1930–1950-х гг.
Таким образом, исторические факультеты и отделения университетов и педагогических вузов, а также НИИ ЯЛИ стали центрами по формированию в Сибири региональной корпорации советских историков. В их недрах формировались и воспитывались новые специалисты, которые через свою педагогическую, научную и культурно-просветительную (а некоторые и через партийно-государственную) деятельность играли важную роль в деле гражданского, патриотического и идейного воспитания населения.