О выставке Джим не заговаривал до самой Бейкер-стрит. Почти обреченно он произнес:

– Картина, которая понравилась Берни… Ну, та, где мужик бреется… Она и правда особенная. Я бы не смог правильно выстроить композицию в такой сцене. Но ты точно знала, какую часть лица девочки надо показать. В этой картине есть чувства, которых большинство из нас старается избегать.

Меня переполняла радость, и трудно было идти спокойно.

– Спасибо. Ты не представляешь, как много это для меня значит.

– Слушай, я не говорю, что все твои работы прекрасны. Подожди прыгать от счастья. – Движением запястья он несколько раз утер нос. – Если бы вся выставка была настолько же хороша, до конца вечера я бы не продержался.

Положив руку мне на спину, он повел меня через дорогу.

– Теперь молись, чтобы никто ее не купил. – Мигнув фарами, перед нами притормозила машина. – Ну наконец-то: порядочный гражданин.

Он показал водителю большой палец, и мы перешли оставшуюся половину дороги.

– Что это значит? – спросила я.

Джим уже обогнал меня на несколько шагов.

– Не стой на месте, я сейчас околею.

– Что ты имел в виду?

За спиной у него сияли огни машин. Он подышал на ладони.

– Пойдем в паб, я тебе покажу.

– Нет, я и так слишком много выпила.

– Знаю, твой предел – два бокала. Ща, погоди. – Выставив руку, он посигналил проезжавшему мимо такси. Машина остановилась, и он склонился к открытому окну: – Мейда-Вейл, брат. “Принц Альфред”. Залезай, – обратился он ко мне, открывая дверцу. – Или не узнаешь ответ.

Когда мы зашли в паб, Джим не направился прямиком к барной стойке, чтобы заказать виски, а повел меня в дальний конец зала, бросив на ходу:

– Начну с двойного, Рон. Оставь здесь, я заберу.

– Кто это с тобой? – спросил хозяин паба.

– Не твое дело.