Когда я вернулась в мастерскую, звезды на панно погасли. Изображать эклиптику и экватор так, как я их задумала, было невозможно. В виде канатов – твердых, осязаемых предметов – воображаемые линии выглядели бы фальшиво. Но и полосатые дуги, как у Джеймсона, тоже никуда не годились. Как вообще представить то, что само по себе является представлением чужих представлений? И как гармонично вписать эти элементы в стилистику картины? Я не могла продолжать работу, пока не отвечу для себя на эти вопросы. Неоконченное полотно так и стояло у стены.

Какое-то время телефон молчал – никого не заботило, где я и чем занимаюсь. Но спустя неделю начались звонки, и чем чаще они раздавались, тем труднее их было игнорировать. Я сняла трубку с рычага, а когда плаксивое гудение стало действовать на нервы, перерезала провод.

Проблема, похоже, крылась в материалах. Масляные краски при всей своей многогранности не давали нужного мне призрачного эффекта. Графитовый карандаш на бумаге смотрелся слишком категорично, тушь – слишком капитально. Гуашь была какой-то плоской, акрил – точно зубная паста. Я хотела изобразить то, чего не существует, а доступные мне материалы лишь ограничивали меня. Я испробовала пару фокусов с перспективой: изменила положение кораблей, чтобы изгиб корпуса, тень мачты, края парусов выстроились в дугу, заметную лишь под определенным углом. Но это нарушило композицию – гармония хаоса стала скопищем разрозненных деталей, слишком ловко подогнанных друг к другу.

Я подумывала заклеить части рисунка малярной лентой, чтобы обозначить скрытое присутствие. На бумаге этот прием работал хорошо, но, когда я испробовала его на холсте, изображение вышло мертвым и голым. Нужно было найти краску, которая менялась бы вместе с освещением или тускнела с течением времени. Возможно, подошел бы “Риполин”, но я не знала, где его раздобыть и остались ли фабрики, которые его производят. Я добавляла в краску различные виды клея, но она либо загустевала, либо комковалась, либо давала излишний блеск. Телефон не работал, с поставщиками не посоветуешься. Да и что бы я им сказала? “Мне нужно, чтобы мои линии выглядели более воображаемыми”. – “Ах да… У нас есть именно то, что вы ищете. Когда зайдете?” – “Пришлите посыльного. Мне нельзя выходить из дома”. – “Нет, вам придется забрать товар самой. Наш посыльный заболел”. – “Но мне нельзя выходить из дома”. – “Почему? Что с вами такое?” – “Да ничего, просто я не могу оставить работу”. Вылазки на улицу – исключено. За окном туман. Громкие звуки. Я прибила занавески к оконной раме. Они ничего не пропускают. Вода из крана коричневая, но я все равно ее пью. Подумаешь. Надо работать во что бы то ни стало. Как мои родители. Голову вниз. Никаких жалоб.

Зазвонил телефон.

Пол Кристофер.

Нет.

Звонок в дверь. Снизу, с улицы.

Звон-перезвон. Бзз-бзз, бзз-бзз-бзз. В окно ничего не видно. Бзз-бзз-бзз-бзз, бзз-бзз. Звук не прекращался, пока я не нажала на кнопку.

На этот раз другие шаги, не Дулси. Топот по ступенькам. Мужчина. Я посмотрела в глазок.

Виктор Йеил. В шерстяном пуловере, с неизменным портфелем. Он подался вперед, чтобы постучать в дверь, и лицо его исказилось и раздулось. Я отодвинула щеколду.

Виктор заглянул в приоткрытую дверь:

– Я подумал, тебе не помешает подышать свежим воздухом.

Я помотала головой.

– Мы быстро, до угла и обратно.

Я не двинулась с места.

– Ладно. Но зайти-то хоть можно?

Я открыла дверь пошире.

– Ты пропустила несколько сеансов подряд, – сказал он, хмуро оглядывая комнату.

Я закрыла дверь на все замки.