– Я редко выхожу в люди. Разве что в сквош-клуб.

– В общем, Дулси вознамерилась включить туда одну мою работу. Диптих, который я написала в прошлом году. Но они отказались.

– Почему?

– Есть у меня подозрения.

– Какие?

– Неважно. Размах им понравился, но, похоже, картина показалась им слишком фигуративной. Они сказали, что отсылки к горам – это довольно прозрачно, а их интересует немного другое.

– И что же?

– Наверное, чистая абстракция. Не очевидное изображение действительности, а просто жест.

– Ясно. – Виктор все еще держал портрет обеими руками, но по тому, как он кивнул, я поняла, что ему не терпится сделать пометку в блокноте. – И тебе было неприятно?

– Поначалу да. Кому нравятся отказы? – Я разгладила складки на юбке и поглядела в окно. В стекла бились снежинки. – Ты смотри-ка, на улице настоящая метель.

– Но теперь ты относишься к этому иначе? – уточнил Виктор. Его профессионализм порой действовал на нервы: увиливать от больной темы мне не разрешалось.

– Да, теперь все гораздо хуже, – улыбнулась я. – Знаешь, Николсона с Лэнионом[40] тоже не включили в экспозицию. И многих других, кого, на мой взгляд, следовало взять. Так что с отказом я примирилась довольно быстро, они неизбежны, и к ним просто надо привыкнуть. Но потом я увидела саму выставку.

– И она не оправдала твоих ожиданий?

Я изумленно уставилась на него:

– Иногда, Виктор, ты будто вообще меня не слушаешь.

Он положил альбом на подлокотник и бросил взгляд на часы у себя на запястье.

– Выставка удалась, но ты в каком-то смысле испытала неудовлетворение.

– Во всех смыслах! – Я вскинула руки. – Я стояла в окружении этих выдающихся работ, раздвигающих границы возможного, и все, о чем я могла думать, – это груда мусора у меня в мастерской. Мне стало стыдно, если тебе так интересно. Потому что эти художники такие смелые, а я всеми силами стараюсь быть заурядной.

– Опять это слово, – сказал Виктор. – Ты часто его используешь.

– Могу говорить “обычной”. “Второстепенной”. “Посредственной”.