— А как они летают? На этом дыхании Бога?

— В полетах есть свой фокус. Ангелы мне сами сказали. — Он улыбнулся при виде моих восторженно вытаращенных глаз. — Нужно забыть все, что ты знаешь как человек. Когда ты человек, ты черпаешь великую силу в том, чтобы ненавидеть землю. Настолько великую, что готов взлететь. Но этого никогда не происходит.

Я нахмурилась, не понимая.

— А как надо?

— Нужно любить небо.

Я совсем ушла в свои воспоминания, думая о редком у Умберто проявлении чувств, когда сзади прошла группа британских туристов. Их гид оживленно рассказывала о множестве неудачных попыток отыскать и раскопать старинную крипту собора, предположительно существовавшую в Средние века и навсегда утраченную.

Я некоторое время слушала падкую на научные сенсации женщину, после чего оставила собор туристам и бесцельно побрела по виа дель Капитано. Дойдя до конца улицы, я совершенно неожиданно попала на пьяцца Постьерла, прямо к эспрессо-бару Малены.

Маленькая площадь обычно была оживленной, но сегодня здесь было приятно тихо — видимо, из-за сиесты и невыносимой жары, как в доменной печи. Пьедестал с волчицей и двумя сосущими ее молоко младенцами был установлен напротив маленького фонтана с распластавшей крылья зловещего вида металлической птицей. Двое детей, мальчик и девочка, брызгали друг на друга водой и носились вокруг фонтана, заливаясь смехом, а несколько стариков чинно сидели в тени, в шляпах, но без пиджаков, ласково глядя на собственное бессмертие.

— Привет! — При виде меня Малена обрадовалась как старой знакомой. — Я гляжу, Луиджи постарался на славу.

— Он гений, — Я облокотилась на холодную стойку, чувствуя себя как дома. — Ни за что не уеду из Сиены, пока он тут.

Малена рассмеялась теплым грудным смехом, снова заставившим меня задуматься о каком-то секретном ингредиенте этой натуры. Чем бы ни была эта составляющая, мне ее остро недоставало. Не просто уверенность в себе, но способность любить себя восторженно и щедро, и душу, и тело, и спокойная убежденность, что каждый мужчина на земле дымится от желания заняться с тобой любовью.

— Держи. — Малена поставила передо мной эспрессо и, подмигнув, добавила бисквит. — Ешь побольше. Это придаст тебе… как это… темперамента.

— Какая хищная птица, — сказала я, показывая на фонтан. — Кто это, орел?

— Да, орел, по-итальянски «аквила». Этот фонтан — наш… ну как же это… — Малена закусила нижнюю губу, вспоминая слово. — Фонте баттесимале… крестильный фонтан, вот как! Сюда мы приносим наших младенцев, чтобы они стали аквилини, орлятами.

— Так это контрада Орла? — Я огляделась, отчего-то занервничав. По спине пробежал холодок. — Это правда, что орел изначально был символом рода Марескотти?

— Да, — кивнула Малена. — Орел пришел к нам от римлян, потом его перенял Шарлемань — Карл Великий, в армии которого воевали Марескотти, и впоследствии нам был пожалован этот имперский символ. Но в наши дни этого уже никто не знает.

Я была почти уверена, что Малена так уважительно говорит о Марескотти, потому что и сама принадлежит к этому благородному семейству, но не успела я спросить, как между нами полной луной всплыло улыбающееся лицо официанта:

— За исключением тех, кто работает в этом баре. Мы уже все наизусть выучили историю о ее большой птичке.

— Не обращай внимания, — сказала мне Малена, делая вид, что намеревается ударить его по голове подносом. — Он из контрады делла Торре — Башни. — Она сделала гримасу. — Прирожденные шуты.

Посреди всеобщего веселья мое внимание привлек шум снаружи. Черный мотоцикл, на котором сидел байкер в шлеме с опущенным непрозрачным щитком, на секунду затормозил у кафе, вгляделся внутрь через стеклянную дверь и снова умчался, взревев мотором.