— И стать врагами Салимбени? — Команданте Марескотти, прищурившись, посмотрел на сына. — Если бы ты в городе набрался столько ума, сколько выпил вина и познал женщин, ты бы знал, что Салимбени вооружает своих людей и собирает силы. Его цель — не только наступить на горло Толомеи и прибрать к рукам меняльный и ссудный промыслы, но осадить Сиену — крепостей вокруг у него достаточно — и захватить власть в республике. — Команданте, хмурясь, ходил по двору взад-вперед. — Я знаю этого человека, Ромео. Я заглянул в его глаза и сделал выбор — запереть за решеткой и уши, и двери дома от его амбиций. Не знаю, кто лучше — его друзья или его враги, поэтому Марескотти не станут на сторону ни тех, ни других. Совсем скоро Салимбени сделают безумную попытку свергнуть закон и напоят город кровью. Придут иностранные наемники, и сиенцы будут сидеть в своих башнях, ожидая зловещего стука в дверь и горько сожалея о заключенных союзах. Я не хочу быть одним из них.

— Но кто сказал, что эти несчастья нельзя предотвратить? — не сдавался Ромео. — Если объединить силы с Толомеи, другие благородные семейства сплотятся под нашим знаменем с орлом, и Салимбени останется без поддержки. Можно вместе переловить головорезов, и дороги вновь станут безопасными. С деньгами Толомеи и твоей славой можно творить великие дела! Новую башню на Кампо закончим за несколько месяцев, новый собор — за несколько лет, и люди будут благословлять в молитвах предусмотрительность Марескотти.

— Мужчина не должен думать о молитвах, пока жив, — заявил команданте Марескотти, остановившись, и вскинул арбалет. Стрела пробила голову соломенной куклы точно в центре и воткнулась в горшок с розмарином. — Вот после смерти — на здоровье. Живым, сын мой, должно искать славы, а не лести. Истинная слава — в глазах Господа. Лесть — пища бездушных. В глубине души ты можешь гордиться, что спас девушке жизнь, но не нужно требовать признания от других мужчин. Тщеславие не к лицу благородному человеку.

— Мне не нужна награда, — возразил Ромео. Совершенно мальчишеская гримаса обиды стянула его мужественное лицо. — Я хочу ее. Меня мало трогает, что подумают люди. Если ты не благословишь мое намерение жениться на ней…

Команданте Марескотти поднял руку в перчатке, чтобы остановить сына, прежде чем он скажет непоправимое.

— Не угрожай мне поступками, которые причинят тебе больше вреда, чем мне. Не веди себя как сопливый мальчишка, иначе я отменю разрешение на твое участие в Палио. Даже мужские игры — в особенности игры! — требуют этикета взрослых мужчин. Как, кстати, и брак. Я тебя не обручал и не сговаривал…

— Уже за одно это я люблю моего отца!

— …потому что разгадал твой характер с младых ногтей. Будь я дурным человеком и пожелай отомстить злейшему врагу, разрешил бы тебе похитить его единственную дочь и позволить растерзать ее сердце, но я не таков. Я упорно ждал, когда ты, наконец, сбросишь одежды ветрености и научишься гоняться за одним зайцем.

Ромео совсем пал духом, но любовное зелье сладко пощипывало на языке, и улыбка не умела долго прятаться. Радость вырвалась как стригунок от конюха и промчалась по его лицу непривычным галопом.

— Отец, но я научился! — горячо ответил он. — Моя истинная натура — постоянство. Я больше никогда не взгляну на других женщин. Вернее, взгляну, но как на стулья или столы. В смысле, не то чтобы я захочу присесть или пообедать — просто они будут для меня как мебель. Пожалуй, лучше будет сказать, что в сравнении с ней все они как луна рядом с солнцем…

— Не сравнивай ее с солнцем, — покачал головой команданте Марескотти, подходя к соломенному чучелу выдернуть стрелы. — Твоей сообщницей всегда была луна.

— Потому что я жил в вечной ночи! Конечно, луна будет госпожой над тварями, никогда не ведавшими солнца. Но настало утро, отец, оно явилось в свадебном золоте и пурпуре и пробудило рассвет в моей душе!

— Но ведь солнце каждый вечер ложится спать, — увещевал сына Марескотти.

— И я тоже буду ложиться! — Ромео прижал к сердцу кулак с зажатыми стрелами. — Оставлю мрак совам и соловьям и буду деятельно встречать дневные часы, не покушаясь на целительный сон.

— Не давай обещаний насчет ночного покоя, — сказал команданте Марескотти, положив, наконец, руку сыну на плечо. — Ибо если твоя жена будет хоть вполовину так хороша, как ты расхваливаешь, у тебя будет много дела и мало сна.