Стоя в дверях, я щурилась, силясь что-нибудь разглядеть и понять, что передо мной — выход из замка или очередная комната.

Пока я стояла, ослепленная жадным мраком, из вечной ночи налетел ледяной ветер и завихрился вокруг меня, хватая за руки и за ноги. Потеряв равновесие, я ухватилась за дверной косяк, но ветер неожиданно набрал силу и начал трепать мою одежду и волосы, с неистовым воем пытаясь оторвать меня и унести. Шквал был так силен, что дверная рама начала подаваться, а пол — трескаться в мелкую крошку. В поисках спасения я выпустила дверную раму и попыталась убежать в те комнаты, откуда я пришла, но меня окружил плотный рой невидимых демонов, шепчущих и высмеивающих очень хорошо известные мне шекспировские строки. Радуясь возможности наконец-то очистить замок, духи повлекли меня за собой.

Неудержимо съезжая к осыпающемуся порогу, я упала на пол, отчаянно пытаясь уцепиться за что-нибудь прочное. Уже вися на самом краю, я увидела, как откуда-то из комнат выбежал человек в черном мотоциклетном костюме, схватил меня за руки и вытянул наверх. «Ромео!» — позвала я, потянувшись к нему, но под щитком шлема вместо лица увидела зияющую пустоту.

От этого я полетела куда-то вниз, и падала очень долго, пока неожиданно не погрузилась в воду, сразу вспомнив, как в десять лет тонула в густом супе из водорослей и мусора у яхтенного причала в Александрии, штат Виргиния, а Дженис с подружками стояли на пирсе, лизали мороженое и хохотали до упаду.

Рванувшись наверх глотнуть воздуха, изо всех сил пытаясь ухватиться за швартовые концы какой-нибудь яхты, я с громким всхлипом проснулась и увидела, что лежу на диване маэстро Липпи, колючий плед сбился в ком у меня в ногах, и Данте лижет мне руку.

— Доброе утро, — сказал маэстро, ставя передо мной чашку кофе. — Мой Данте не любит Шекспира. Он очень умный пес.

Возвращаясь в отель при ярком утреннем солнце, я вспоминала ночные события как нечто нереальное вроде масштабного театрального представления, устроенного для чьего-то развлечения. Ужин с Салимбени, бегство по темным улицам, невероятное спасение в мастерской маэстро Липпи — все это походило на кошмарный сон, и единственным доказательством реальности случившегося были мои грязные, сбитые в кровь ноги.

Хочешь не хочешь, приходилось признать, что все случилось на самом деле, и чем быстрее я перестану утешать себя фальшивыми надеждами, тем лучше. Это уже второй раз, когда меня преследовали, и не просто какой-то бродяга в грязном спортивном костюме, но и мотоциклист, какими бы мотивами он ни руководствовался. В довершение всего на меня свалилась проблема с Алессандро, который наизусть выучил мое досье и, не задумываясь, пустит его в ход, если я осмелюсь приблизиться к его драгоценной крестной мамаше.

Словом, у меня были все причины выбираться к чертовой матери из Сиены и всей этой аферы, но Джулия Джейкобе не привыкла пасовать перед трудностями, а Джульетта Толомеи и того меньше. В конце концов, на кону весьма ценное сокровище. Если в рассказе маэстро Липпи есть хоть толика правды, и я отыщу могилу Джульетты, то стану обладательницей легендарной золотой статуи с сапфировыми глазами.

Впрочем, может статься, что история со статуей окажется уткой, и наградой за перенесенные испытания станет открытие, что мое родство с шекспировской героиней — чей-то горячечный бред. Тетка Роуз всегда сетовала, что меня совершенно не трогают ни самоотверженная любовь «Ромео и Джульетты», ни литературные достоинства пьесы, и предрекала, что однажды ослепительный свет истины откроет мне мои роковые заблуждения.

Одно из моих первых воспоминаний — поздно ночью тетка сидит за большим столом красного дерева и при свете настольной лампы просматривает через лупу гигантский ворох бумаг. Я до сих пор помню мягкость лапы плюшевого мишки, зажатой в моей руке, и страх, что меня отправят спать. Тетка долго меня не замечала, но когда увидела, то сильно вздрогнула, словно перед ней стоял маленький призрак. Меня посадили на колени, и я оказалась над безбрежным бумажным морем.

— Смотри сюда, — сказала тетка, вручая мне увеличительное стекло. — Это наше генеалогическое древо, а вот твоя мама.

Я помню радостное волнение, тут же сменившееся горьким разочарованием: там не было маминой фотографии, лишь строки, которые я еще не могла прочесть.

— А что здесь написано? — должно быть, спросила я, потому что отчетливо помню теткин ответ.

— Здесь написано, — начала она с несвойственной ей театральностью. — «Дорогая тетка Роуз, пожалуйста, позаботься о моей малышке. Она необыкновенная, и я по ней очень скучаю».

Тут, к своему ужасу, я заметила на ее лице слезы. В первый раз я видела, как плачет большая тетя. До того момента я не догадывалась, что взрослые тоже плачут.

Пока мы с Дженис росли, тетка Роуз упоминала о матери кратко и, я бы сказала, фрагментарно, никогда ничего не рассказывая от начала до конца. Однажды, уже будучи студентками, отрастив немного самостоятельности и дождавшись чудесной погоды, мы повели тетку в сад, усадили в кресло, подставив поближе оладьи и кофе, и начали упрашивать все нам рассказать. Охваченные непривычным единодушием, мы с сестрицей наперебой засыпали тетку вопросами. Какими были наши родители, погибшие в автокатастрофе?

Почему мы не общаемся с родственниками в Италии, если в паспортах сказано, что мы там родились?

Тетка сидела очень тихо, не притрагиваясь к оладьям, и когда мы выдохлись и замолчали, она кивнула:

— Все правильно, вы имели право задать эти вопросы, и однажды вы получите ответы. А пока запаситесь терпением. Я ничего вам не рассказываю для вашего же блага.