Маэстро Амброджио всегда предпочитал канун праздника пышной дневной процессии. Что-то волшебное происходило с людьми, несущими свет во мрак: огонь передавался их душам, и если присмотреться, в глазах прихожан можно увидеть отблеск чуда.
Но сегодня он не мог, как обычно, участвовать в процессии. С тех пор как маэстро начал писать большие фрески и палаццо Публико, сиенские магистраты обращались с ним как с ровней — каждому хотелось остаться в памяти потомков в самом лучшем виде. Поэтому, художник восседал на тесном подиуме вместе с Советом Девяти — магистратами, ведавшими городской казной, капитаном войны и капитаном народа . Единственным утешением служило то, что «высота положения» позволяла лучше разглядеть музыкантов в алых костюмах, барабанщиков, знаменосцев с эмблемами контрад, священников в шелковых облачениях и горожан, явившихся поблагодарить божественную владычицу, распростершую свой покров над Сиеной.
Ошибиться было невозможно — семейство Толомеи возглавляло процессию от контрады Святого Христофора. Разодетые в пурпур и золото — цвета своего герба, — мессир Толомеи с супругой шли по центральному нефу к золотому алтарю с величием королевской четы, шествующей к трону. За ними шли члены семьи Толомеи, и маэстро Амброджио сразу заметил среди них Джульетту. Хотя ее волосы были спрятаны под голубым, цвета непорочности и величия Пресвятой Девы, шелком, а лицо освещала лишь маленькая восковая свеча в молитвенно сложенных руках, красота девушки сияла, затмевая все вокруг, даже богатое приданое ее кузин.
Но Джульетта не замечала восхищенных взглядов, устремившись мыслями к одной только Деве Марии, и если остальные Толомеи подходили к высокому алтарю с самодовольством донаторов, она упорно держала глаза долу, пока не пришло время преклонить колени вместе с кузинами и подать свою свечу священникам.
Поднявшись, она дважды поклонилась алтарю и лишь после этого позволила себе мирское любопытство. Казалось, она только теперь заметила пышное убранство собора и восхищенно оглядывала величавый храм, увенчанный огромным, в звездах, куполом, не забывая украдкой посматривать на многочисленных прихожан. Маэстро Амброджио ничего так не хотел, как подбежать к девице и почтительно предложить свою помощь, но приличия не позволяли покидать помост, и ему оставалось издали восхищаться ее красотой.
Красавицу заметил не только он. Магистраты, занятые сделками и рукобитьем, замолчали, увидев прелестный лик Джульетты. Стоявший у подиума, словно имея отношение к городским властям, мессир Салимбени обернулся посмотреть, отчего это все затихли. При виде юной красавицы на его лице мелькнуло выражение удовольствия и удивления. В этот момент он напомнил маэстро фреску, виденную в буйные молодые годы в доме гуляки с ужасной репутацией. На фреске был изображен античный бог Дионис, спускающийся на остров Наксос, где принцессу Ариадну покинул ее вероломный любовник Тесей. В мифе как-то вскользь говорилось о результате встречи бога и молодой женщины; некоторым нравилось думать, что они улетели вместе и жили в любовной гармонии, другие знали, что встречи людей с любвеобильными богами никогда ничем хорошим не заканчиваются.
Сравнение Салимбени с божеством могло показаться излишне снисходительным, учитывая репутацию мессира, но ведь и древние языческие боги не отличались добротой и спокойным нравом. Даже Дионис, бог вина и веселья, в мгновение ока превращался в огонь священного безумия, первобытную силу природы, заставлявшую женщин бегать нагишом по лесам и разрывать диких зверей голыми руками.
Сейчас, когда разодетый в парчу Салимбени стоял у помоста магистратов, глядя на Джульетту, для несведущих он был сама благожелательность и щедрость, но острый глаз художника разглядел мгновенно свершившуюся перемену в этом человеке.
— Ну, я вам доложу, — выговорил, наконец, один из Совета, — Толомеи просто ящик с сюрпризами. Где он прятал ее столько времени?
— Это не тема для шуток, — осадил его подеста Никколино Патрицци. — Я слышал, ее семью вырезали бандиты Салимбени. К счастью, девица в это время была у исповеди. Я хорошо помню ее отца. Редкий был человек, никому не удавалось поколебать его убеждений…
— Вы уверены, что девица вообще там была? — не поверил другой магистрат. — Невероятно, чтобы Салимбени упустил такую жемчужину!
— Кажется, ее спас священник. Толомеи взял обоих под свое покровительство. — Никколино Патрицци вздохнул и отпил вина из серебряного кубка. — Надеюсь, это не разожжет старинную вражду. Ведь нам с таким трудом удалось ее обуздать…
Мессир Толомеи много недель с тайным ужасом ждал этой минуты. Он знал, что в канун Успенья в соборе лицом к лицу столкнется с одиозным главой враждебного клана, а долг чести требовал отомстить за брата и его семью. Поэтому, поклонившись перед алтарем, он направился к подиуму, выискивая глазами Салимбени среди собравшейся знати.
— Доброго вам вечера, дорогой друг! — распахнул объятия Салимбени при виде старого врага. — Надеюсь, ваша семья в добром здравии?
— Более-менее, — ответил Толомеи сквозь зубы. — Некоторые погибли недавно от рук бандитов; слышали, наверное?
— Да, слухи ходят, — ответил Салимбени. Радушные объятия как-то очень ловко перешли в презрительное пожатие плеч. — Но я не верю слухам.
— Значит, мне повезло больше, — ответил Толомеи, превосходя собеседника ростом и манерами, но не умея взять верх в разговоре. — У меня есть живые свидетели, готовые поклясться на Библии.
— Правда? — Салимбени уже посматривал в сторону, словно беседа ему наскучила. — Какой суд глуп настолько, чтобы выслушать их?
После этой реплики воцарилась тишина, чреватая взрывом. Толомеи и все вокруг понимали, что он бросает вызов силе, способной смять его и уничтожить все, что у него есть: жизнь, свободу, собственность, за считанные часы, а магистраты и пальцем не шевельнут, чтобы его защитить. В их сундуках много золота Салимбени, а будет еще больше, поэтому никто из них не стремился свергнуть этого тирана.
— Мой дорогой друг, — продолжал Салимбени с прежней добродушной насмешкой. — Надеюсь, вы не позволите провинциальным происшествиям испортить вам вечер. Нет бы поздравить себя, что дни нашей вражды позади и теперь мы живем в мире и согласии!