— Ну, уж я-то знаю, — уверенно сказал Романино. — Вы великий человек, раз у вас такая просторная кухня и цыпленок на обед, и выдали мне тянуть тележку всю дорогу, а сей час разделили со мной еду.

— Это еще не делает человека великим.

— Когда я вас увидел, вы пили помои из сточной канавы, — напомнил мальчик. — Теперь вы пьете вино. По мне, так вы самый великий человек, которого я знаю.

На следующее утро команданте Марескотти отвел Романино к его тетке и дяде. Когда они вместе спускались к Фонтебранда, огибая кучи мусора и отбросов, впервые за много дней выглянуло солнце. Впрочем, может быть, оно светило каждый день, просто команданте провел неделю в полумраке дома, поднося воду к губам тех, кто уже не мог пить.

— Как зовут твоего дядю? — спросил команданте, сообразив, что забыл об этом самом очевидном вопросе.

— Бенинкаса, — отозвался мальчик. — Он делает краски. Мне нравится синяя, но она дорогая. — Он посмотрел снизу наверх на команданте. — Мой отец всегда носил красивые цвета. Когда ты богат, это можно себе позволить.

— Я думаю, да, — согласился команданте. Романино остановился у ворот из длинных железных прутьев и хмуро заглянул во двор.

— Пришли. Вон монна Лаппа, моя тетка. Ну, то есть она не совсем моя тетка, но хочет, чтобы я ее так называл.

Команданте Марескотти удивился размерам дома: он представлял себе нечто куда более жалкое. Во дворе трое детей помогали матери расстилать выстиранное белье, а крошечная девочка ползала на четвереньках, подбирая зерна, насыпанные для гусей.

— Романино! — Женщина вскочила на ноги, увидев мальчика у ворот. Железный засов был сброшен со скоб, дверь распахнулась, и она втащила его во двор и обняла, плача и целуя: — Мы думали, ты умер, дурашка!

В суете никто не обращал внимание на малышку, и команданте, который скромно стоял в стороне, не мешая счастливому воссоединению, оказался единственным, кто не потерял головы и вовремя заметил, как девочка поползла к открытым воротам. Он нагнулся и неловко подхватил ее на руки.

Какая красивая малышка, подумал команданте, куда очаровательнее, чем можно ожидать от ребенка ее возраста. Несмотря на отсутствие опыта общения с таким крошечным народцем, он медлил отдавать ее монне Лаппе, любуясь маленьким личиком и чувствуя, как что-то шевельнулось в груди, словно маленький весенний цветок пробивается к солнцу сквозь корку мерзлой земли.

Симпатия оказалась взаимной. Вскоре малышка начала шлепать ладошками по лицу команданте и тянуть его за щеки с явным удовольствием.

— Катерина! — ахнула мать и поспешила выручить знатного гостя, выхватив девочку у него из рук. — О, простите, мессир!

— Ничего, ничего, — сказал команданте. — Десница Божия простерта над вами и вашими чадами, монна Лаппа. Видно, что ваш дом благословен.

Женщина пристально посмотрела ему в лицо и, все поняв, склонила голову:

— Спасибо, мессир.

Команданте повернулся уходить, но остановился. Обернувшись, он посмотрел на Романино. Мальчик стоял прямо, как молодое деревце, не желающее гнуться под ветром, но выражение глаз изменилось: они словно потухли.

— Монна Лаппа, — сказал команданте Марескотти. — Я хочу… Я бы хотел… Как вы посмотрите, чтобы отдать мне этого мальчика?

На лице женщины появилось изумление, смешанное с недоверием.