— И это все, что вы знаете?
Молодые люди снова переглянулись.
— Что такое, маэстро? — нахмурился Ромео. — Только не говорите мне, что она уже носит его ребенка!
— О небо, нет! — засмеялся художник, ощутив приятное головокружение. — Совсем наоборот!
Глаза Ромео сузились.
— Я так понимаю, что он познал ее три недели назад, — с трудом выговорил он, словно эти слова душили его. — Надеюсь, она не слишком полюбила его объятия?
— Мои дорогие друзья, — сказал маэстро Амброджио, отыскав, наконец, бутылку. — Откройте же свой слух для самой невероятной из историй.
V.IV
Так приняли твой грех мои уста?
Мой грех… О, твой упрек меня смущает!
Верни ж мой грех.
Уже на рассвете мы с Дженис заснули на ложе из документов, вдоволь заморочив себе головы семейными преданиями. Всю ночь мы путешествовали по времени от 1340 года до наших дней, и когда веки уже слипались, Дженис знала почти не меньше моего о Толомеи, Салимбени, Марескотти и их шекспировских воплощениях. Я показала ей все, до последнего клочка, бумаги из маминой шкатулки, включая истрепанный томик «Ромео и Джульетты» и записную книжку с набросками. К моему глубокому удивлению, сестрица не заявила права на серебряное распятие, которое я носила, — ее больше заинтересовало фамильное древо. Она тоже проследила свое происхождение от сестры Джульетты, Джианноццы, нашей общей прародительницы.
— Смотри, — заметила она, проглядывая длинный свиток сверху донизу, — сплошные Джульетты и Джианноццы!
— Они были близнецы, — пояснила я и зачитала отрывок из одного из последних писем Джульетты к сестре. — Вот она пишет: «Ты часто говорила, что на четыре минуты младше, но на четыре века старше меня, и теперь я понимаю, что это значит».
— Мороз по коже! — Дженис снова сунула нос в свиток. — Может, они здесь все близнецы? Это у нас гены такие, что ли?
Но кроме того факта, что наши средневековые тезки тоже были близнецами, между нами было мало схожего. Они жили в эпоху, когда женщины были безгласными жертвами мужских ошибок; мы же, благодаря прогрессу, были вольны совершать собственные ляпы и кричать о них так громко, как нам заблагорассудится.
Только когда мы продолжили читать дневник маэстро Амброджио, два очень разных мира, наконец, нашли общий (я бы даже сказала — универсальный) язык: деньги. Свадебным подарком Салимбени стал венец с четырьмя крупными драгоценными камнями — двумя сапфирами и двумя изумрудами; видимо, именно эти сапфиры впоследствии были вставлены в глаза статуи на могиле Джульетты. Но сон сморил нас, не дав дочитать главу.
Я проспала всего часа три, когда меня разбудил телефон.
— Мисс Толомеи, — прочирикал диретторе Россини, наслаждаясь своей ролью ранней пташки. — Вы уже встали?
— Сейчас, да. — Я поморщилась, взглянув на наручные часы, — было девять утра. — Что случилось?