Поэтому пожилую женщину, закаленную в любом пекле, кроме адского, и познавшую любую науку, кроме колдовства, ни на секунду не обманула брачная простыня Салимбени, пятна на которой явно были нанесены рукой профана-мужчины, и в глаза не видевшего своей невесты после неудачи в брачную ночь. Но, разумеется, никто не отважился заговорить об этом с главой дома, ибо уже все знали, что проблема вовсе не в юной супруге, а в самом Салимбени.

Закончив портрет Джульетты Толомеи, возбужденный маэстро Амброджио явился в палаццо Салимбени через неделю после свадьбы под предлогом, что фрески требуют осмотра и, возможно, реставрации. Никто не осмелился противоречить знаменитому маэстро или беспокоить хозяина по такому пустяку, поэтому много дней художник приходил и бродил по дому, где душа пожелает.

Его целью было попытаться встретиться с Джульеттой и предложить ей свою помощь. Маэстро понимал, что шансов на такую встречу мало, но твердо знал, что не успокоится, пока не сообщит девушке, что она не одинока и у нее есть друзья в этом мире. Однако, сколько бы он ни ждал, лазая по стремянкам, притворяясь, что нашел огрех в собственной работе, молодая женщина никогда не спускалась на первый этаж и никто в доме не упоминал ее имени. Она словно перестала существовать.

Однажды вечером, стоя на самом верху высокой стремянки, в третий раз осматривая какой-то герб и думая, что пора менять стратегию, маэстро Амброджио нечаянно подслушал разговор Салимбени с сыном Нино, который происходил в соседней комнате. Явно полагая, что их не слышат, двое мужчин удалились в эту малообитаемую часть дома, чтобы обсудить один деликатный вопрос, не подозревая, что через приоткрытую боковую дверь замерший на своей стремянке художник слышит каждое слово.

— Я хочу, чтобы ты, — сказал Салимбени своему сыну, — отвез монну Джульетту в Рокка ди Тентеннано и присмотрел, чтобы ее должным образом… устроили.

— Так быстро? — воскликнул молодой человек. — А ты не думаешь, что пойдут слухи?

— Слухи уже пошли, — мрачно отозвался Салимбени, явно привыкший к откровенным разговорам с сыном. — И я не хочу, чтобы дело дошло до бунта. Тебальдо, Ромео, все такое прочее… Да и тебе не помешает на время уехать из города, пока люди не подзабудут эту историю. Слишком много всего случилось в последнее время. Чернь волнуется. Это меня беспокоит.

Нино издал звук, который мог означать только саркастическую усмешку.

— Может, тебе поехать вместо меня? Перемена климата…

— Молчать! — У панибратства Салимбени имелся предел. — Поедешь ты и увезешь ее с собой. Глаза б мои не смотрели на эту непокорную шлюху! Мне тошно держать ее в своем доме. А когда приедешь в Рокка, я хочу, чтобы ты задержался там на некоторое время.

— Остаться в Рокка? — Для Нино не было ничего противнее, чем торчать в деревне. — И надолго?

— Пока она не забеременеет.

Возникла многозначительная пауза. Маэстро Амброджио вцепился в лестницу обеими руками, потому что у него подкосились ноги.

— О нет, — попятился Нино, про себя находя эту просьбу нелепой. — Только не я. Пусть кто-то другой. Кто угодно.

С побагровевшим от ярости лицом Салимбени подошел к сыну и взял его за ворот.

— Нет нужды говорить тебе, что происходит. На карту поставлена наша честь. Я бы с радостью прикончил ее, но она Толомеи. Придется поселить ее в глуши, куда никто не заглядывает; пусть возится с детьми и уберется с моих глаз. — Он отпустил сына. — Люди скажут, что я поступил милосердно.

— Дети? — Отцовский план нравился Нино все меньше и меньше. — Сколько же лет прикажешь мне спать с этой моей матерью?

— Ей шестнадцать, — огрызнулся Салимбени. — И ты сделаешь, как я приказываю. Еще до конца зимы я хочу, чтобы все в Сиене знали, что она беременна моим ребенком. Желательно мальчиком.

— Приложу все усилия, — иронически отозвался Нино.

Уловив легкомысленные нотки в интонациях сына, Салимбени предостерегающе поднял палец: