На мгновение он отпустил ее, чтобы расстегнуть пояс на тунике, и Джульетта попыталась уползти прочь. Но он поймал ее за щиколотки и затащил назад. Спрятанный у бедра нож стало видно под задравшимися юбками. Заметив мясной резак, предполагаемая жертва зашлась неистовым хохотом.

— Тайное оружие! — воскликнул он, выхватив его и любуясь безукоризненной заточкой. — Ты уже знаешь, как мне угодить!

— Гнусная свинья! — Джульетта пыталась отобрать нож у Салимбени, едва не порезавшись при этом. — Это мое!

— Неужели? — С растущим удовольствием он смотрел на ее искаженное лицо. — Тогда попробуй возьми! — Одно быстрое движение, и нож задрожал, глубоко вонзившись в деревянную балку далеко от кровати. В отчаянии Джульетта попыталась пнуть Салимбени в пах, но он повалил ее на кровать, спиной на палио, скрутив так, чтобы не дать оцарапать его или плюнуть в лицо. — Ну вот, — насмешливо сказал он фальшиво-нежным тоном. — Какие еще сюрпризы ты приготовила мне, дорогая?

— Проклятие! — Вне себя бросила Джульетта, невольно оскалившись и пытаясь высвободить руки. — Проклятие всему, что тебе дорого! Ты убил моих родителей, зарезал Ромео! Ты будешь гореть в аду, а я приду гадить на твою могилу!

Лишенная своего оружия, она беспомощно лежала, глядя в торжествующее лицо того, кому полагалось сейчас плавать в луже крови, с отрезанным членом или уже мертвому.

Было отчего впасть в отчаяние, и Джульетта потеряла последнюю надежду.

Но тут произошло нечто странное. Неожиданно она ощутила тепло, исходившее от кровати и пронизывавшее все ее тело. Это было странная, покалывающая теплая волна, словно она лежала на сковороде над медленным огнем, а когда ощущение усилилось, Джульетта вдруг расхохоталась. Она в одно мгновение поняла, что переживает момент религиозного экстаза и что Дева Мария посылает свое Божественное чудо через палио, на котором она лежала.

Безумный смех Джульетты задел Салимбени сильнее, чем любое оскорбление или оружие, которые она могла против него применить. Он ударил ее по лицу один раз, другой, третий, но ничего не добился. Казалось, пощечины лишь разжигают ее сумасшедшее веселье. Бросив попытки заставить ее замолчать, он начал тянуть и рвать шелк, прикрывавший ее грудь, но в возбуждении не смог разобраться в хитроумном устройстве женского наряда. Проклиная не в меру усердных портных Толомеи, Салимбени принялся за юбки Джульетты, роясь в бесчисленных оборках в поисках менее укрепленного входа.

Джульетта даже не сопротивлялась. Она лежала на спине, все еще смеясь, пока Салимбени строил из себя дурака, ибо она была уверена, что сегодня он бессилен причинить ей вред. Как бы Салимбени ни старался поставить ее на место, Дева Мария всегда будет рядом с обнаженным мечом, чтобы воспрепятствовать нечестивому вторжению и защитить святое палио от акта варварского святотатства.

Жителям Сиены отлично известно, что сплетня может быть и чумой, и мстителем, — смотря кто пал жертвой слухов. Сплетня коварна, прилипчива и фатальна: раз пометив человека, она не отцепится, пока не испортит ему жизнь. Не добившись успеха в первый раз, сплетня слегка изменится и прыгнет на жертву сверху или снизу. Куда бы ты ни уехал, как бы тихо ни притаился, сплетня тебя все равно найдет.

Впервые маэстро Амброджио услыхал сплетню в мясной лавке. Позже в тот же день он слышал ее, произнесенную шепотом, у булочника. И когда он вернулся домой с корзиной провизии, он знал достаточно, чтобы начать действовать.

Забыв об обеде, маэстро направился прямо в заднюю комнату, принес оттуда портрет Джульетты Толомеи и вновь поставил на мольберт, ибо картина так и осталась незаконченной. Теперь художник знал, что дать ей в молитвенно сложенные руки: не четки и не распятие, но розу о пяти лепестках, rosa mistica . Старинный символ Девы Марии, этот цветок считался символом тайны ее девственности и непорочного зачатия. По мнению маэстро Амброджио, нельзя было найти лучшей эмблемы небесного покровительства невинности.

Сложность для маэстро представляла задача изобразить цветок так, чтобы заставить зрителя вспомнить о религиозной доктрине, а не отвлекать соблазнительной органической симметрией лепестков. Это был настоящий вызов, который маэстро принял всем сердцем. Смешивая краски, чтобы получить самые чудесные оттенки красного, он изо всех сил старался думать исключительно о ботанике.

Но это было выше его сил. Слухи, ходившие в городе, были слишком прекрасны и желанны, чтобы не возрадоваться. Говорили, что после свадьбы Салимбени и Джульетты Толомеи Немезида весьма своевременно наведалась в спальню невесты и милосердно не дала свершиться акту чудовищной, невыразимой жестокости.

Одни называли это чудом, другие — человеческой натурой или простой логикой, но независимо от причины все сходились в одном: жених так и не смог выполнить супружеский долг.

Доказательств этой поразительной ситуации, как понял маэстро, предостаточно. С Салимбени волей-неволей приходилось считаться, поэтому многие пристально следили за тем, что происходит в его доме, и выходило вот что: зрелый мужчина женится на прелестной молодой девушке и проводит брачную ночь в ее постели. Через три дня он покидает палаццо и находит уличную проститутку, однако оказывается неспособен воспользоваться ее услугами. Когда мадам любезно предлагает ему разнообразные снадобья и порошки, он в бешенстве кричит, что перепробовал уже все это шарлатанство и ничего не помогло. Все это позволяло сделать вывод, что на брачном ложе он опозорился как мужчина и даже лекари ему не помогли.

Другое доказательство предполагаемого положения дел заслуживало куда большего уважения, ибо исходило из самого дома Салимбени. На людской памяти в этой семье исстари существовала традиция осматривать простыни после брачной ночи, чтобы убедиться в девичьей незапятнанности невесты. Если на простыне не было крови, девушку с позором возвращали родителям, а Салимбени прибавляли новое имя к длинному списку кровных врагов.

Наутро после свадьбы самого Салимбени окровавленных простыней не оказалось, и священным стягом Ромео никто торжествующе не размахивал. Единственным, кто знал о судьбе палио, был слуга, которому приказали в тот же день отнести ларец с шелковым знаменем мессиру Толомеи, извинившись за неблагочестивое снятие его с тела Тебальдо. А когда, наконец, через несколько дней постельное белье с пятнами крови вручили горничной, которая отнесла его кастелянше, а та тут же передала старейшей женщине клана, почтенная матрона с первого взгляда распознала подлог.

Чистота невесты была делом великой чести и требовала, соответственно, искуснейшей подделки, и поэтому по всему городу старухи соревновались друг с другом в составлении наиболее правдоподобных смесей, которые можно быстро нанести на брачные простыни в отсутствие настоящего события. Тут одной крови недостаточно, ее нужно смешивать с другими субстанциями, и у матриарха каждого семейства имелся собственный тайный рецепт и способ распознавания обмана. Подобно алхимикам древности эти женщины изъяснялись не обычным языком, но магическими терминами; философским камнем для них оставалось идеальное сочетание наслаждения и боли, мужского и женского начал.