Проходя службу в Серове, часто по телефону и лично на сборах в Свердловске я разговаривал и советовался со старшим оперуполномоченным нашего отдела, моим первым наставником и потом многолетним другом майором Зуевым Алексеем Семеновичем. Он курировал в то время штаб 4-го железнодорожного корпуса, которому подчинялась наша 5-я железнодорожная бригада. Ненавязчиво, спокойно, доброжелательно он расспрашивал меня о текущих делах, давал всегда умные, глубоко продуманные советы. Сколько я помню, мы его всегда выбирали, как лучшего из нас, секретарем нашей партийной организации. «Семёныч», как его все звали, очень дипломатично и грамотно разговаривал и с рядовым солдатом, армейским офицером, и с чекистом любого звания, даже с генералами. У него были деловые, доверительные отношения с командиром корпуса генерал-майором Макарцевым Михаилом Константиновичем, будущим начальником Железнодорожных войск МО СССР, генерал-полковником, Героем Социалистического Труда.
Я рассказал Семёнычу про случай с «мобистом» Он заметил, что в принципе я действовал правильно и по совести, оберегая секреты бригады. А то, как отреагировали на это начальник политотдела, «мобист» и комендант, не удивительно. Они все и каждый лично защищали себя от неприятностей, а порядочность для них дело десятое. В последующее время, по совету «Семёныча», когда из корпуса в бригаду ехали какие-либо комиссии с проверкой, мы с ним в деловом контакте предварительно информировали их устно, на какие вопросы надо обратить особое внимание. То есть я с этого времени старался наводить порядок в бригаде чужими руками, «не подставляясь» лишний раз лично. Негативный опыт с майором-мобистом я усвоил на всю оставшуюся жизнь. Кстати, если бы я не извинился и этим не погасил бы конфликт в зародыше, уже было, как сказал Алексей Семенович, спланировано решение перевести меня по службе с семьей куда-то в далекую от цивилизации «дыру» за городом Орском в ракетную бригаду.
Дезертир
Один раз генерал Смирнов в том же 1974 году все-таки меня чуть не наказал. В органах госбезопасности, в отличие, например, от армии, любое, даже самое незначительное наказание может поломать судьбу человека. Быть несмываемым пятном всю службу. Как говорили наши кадровики, отказывая в повышении по службе или в командировке за границу: «Какая разница, он украл или у него украли, раз был случай с ним, значит он не достоин доверия».
Работы у меня было нескончаемое море. Обычно я выезжал из Серова вечером в воскресенье, останавливался на одной из станций, где стояли железнодорожные войска. Работал, вечером передвигался на поезде на следующую точку. Возвращался в Серов вечером в пятницу. Субботу сидел в штабе бригады, писал многочисленные документы. А вечером в воскресенье снова уезжал. Жену и сына Сашу практически не видел. Работы много, она была оперативно значимая, очень ответственная, требовала отдачи всего себя.
И вдруг поступил сигнал. В поселке Советский (станция Верхнекондинская) солдат срочной службы Мифтахов убил часового на посту и с автоматом сбежал. Мы с комбригом подполковником Васильевым и начальником политотдела Ивановым срочно выехали на место происшествия на поезде. Выяснилось, что солдат Мифтахов, сменившись с поста в карауле, перед уходом в казарму оставил там личные вещи. Потому что на этом посту вот уже полгода нес службу «через день на ремень». В казарме выпил и, вернувшись на пост, попросил часового пустить его в караульное помещение, чтобы забрать свои вещи. Часовой увидел, что Мифтахов явно пьян, и не стал пускать. Тогда Мифтахов, подойдя к часовому, внезапно схватился за автомат и попытался вырвать его. Часовой сопротивлялся, они оба барахтались. Дернув на себя автомат, Мифтахов вырвал его из рук часового, тот бросился отбирать, и в это время прозвучал выстрел. Пуля попала часовому в голову, и он тут же умер. Мифтахов с автоматом убежал с поста.
Комбриг приказал создать несколько групп захвата и прочесать все недостроенные дома в поселке, чердаки домов и вокруг поселка несколько десятков охотничьих избушек. Вместе с начальником политотдела я стал облетать на вертолете охотничьи избушки. Если мы видели на снегу только входные следы, вертолет садился, и мы со всех сторон подходили с автоматами наизготовку и обыскивали помещение. За два дня облетели несколько десятков избушек, но безрезультатно. Другие группы, прочесывавшие чердаки домов, «недострои» и брошенные дома, успехов также не имели. Вечером второго дня подвели итоги и решили завтра продолжать работу в этом же направлении. Ночью меня разбудили и сообщили, что одна из групп якобы обнаружила беглеца на чердаке жилого дома. Дом оцепили. Я подъехал к нему. Солдаты мешковато и медленно ставили лестницу и не торопились по ней влезать на чердак. Я полез первым в темноту. На всякий случай, далеко от себя отставив зажженный фонарик в левой руке, я стал обыскивать чердак, ожидая каждую минуту автоматную очередь из темноты. Два солдата следовали за мной, но отставая на несколько метров. Чердак оказался пустым, я вернулся и лег спать. Казалось, я только что лег, когда меня снова разбудили и сказали, что в одном из недостроенных домов солдаты наткнулись на Мифтахова. Раздались выстрелы, дом окружили, и там сейчас всё начальство. Чертыхнувшись, я оделся и подъехал к окруженному дому. Светало, но дом был еще в темноте. На открытой площадке перед ним стоял без оружия седой полковник без шинели, который громко кричал: «Мифтахов, подумай о своей семье, о матери подумай, выходи!». Он повторял это снова и снова. Я приказал старшему лейтенанту немедленно силой удалить полковника в укрытие. Наоравшись уже в мегафон, седой полковник наконец замолчал. Подвезли офицера-кинолога с большой серой овчаркой. Она стала издавать какие-то непонятные звуки, напоминающие тонкий писк. В воздухе повисла пауза. Никто из армейских офицеров не хотел отдавать команду на штурм. Но вот такая команда для солдат прозвучала. Они, опустив глаза вниз, как обреченные смертники, начали медленно подходить к проему здания. Мне почему-то стало нестерпимо стыдно. Заместитель начальника Особого отдела КГБ Свердловского гарнизона, мой непосредственный начальник капитан Михайлов, который только что подъехал, мгновенно оценил обстановку. Показав мне жестом «Вперед!», он первый нырнул в проем за группой захвата. Я последовал за ним. В большой комнате мы вдруг увидели на стене большое пятно крови, сочившейся с потолка. Старший лейтенант-армеец, опередив других, ловко подтянулся и оказался на чердаке. «Готов!» – сказал он, вглядевшись внутрь. Мифтахов застрелился, ему снесло полчерепа. Рядом с трупом лежала записка: «Милая моя Танюша, как же ты была права, что водка до добра не доведет. Я убил человека. Прости и прощай».
Мы с Михайловым срочно выехали в горотдел КГБ по городу Серову и по ВЧ доложили о случившемся генералу Смирнову. Докладывал ему очень подробно Михайлов и по мере доклада почему-то мрачнел лицом. Генерал жестко заявил ему, что мы оба не имели права участвовать в захвате и задержании дезертира и будем наказаны. Что это дело «солдат-срочников» и офицеров армии, а не КГБ. Если бы он убил кого-то из нас или ранил, это нанесло бы большой ущерб делу госбезопасности, так как каждый работник КГБ находится на особом счету, его так просто, как солдата или армейского офицера, не заменишь. Генерал приказал срочно прибыть нам обоим в Свердловск и написать письменные объяснения. Позвонили «Семёнычу» и сообщили о разговоре. Зуев просил нас не унывать. Опережая наш приезд в Свердловск, он посетил командира железнодорожного корпуса генерала Макарцева, объяснил ситуацию. Тот принял решение: за активное участие в розыске вооруженного дезертира наградить меня наручными часами с дарственной надписью. Так я получил в качестве чекиста первый ценный подарок, который спас меня от гнева моего начальника – генерала Смирнова…
Как встречали Хонеккера
В 1975-1978 годах я служил в 1-м секторе Особого отдела КГБ СССР по Уральскому военному округу, базировался в поселке Кольцово. Вспоминается такой эпизод.
В аэропорту «Кольцово» должен был приземлиться самолет, в котором с кратковременным визитом прилетала в Свердловск государственная делегация Германской Демократической Республики во главе с руководителем Государственного Совета Эрихом Хонеккером, председателем правительства и министром безопасности ГДР. Мне было приказано отобрать десять наиболее дисциплинированных и надежных солдат срочной службы, которые во время посадки самолета будут охранять взлетно-посадочную полосу аэродрома. За час до прилета я вывел отобранных солдат и после тщательного инструктажа расставил их без оружия по двое вдоль всей полосы. Самолет с немецкой делегацией должен был приземлиться, подрулить к старому зданию аэровокзала и остановиться на стоянке номер пять, примерно в 20-30 метрах от его служебного входа. Аэровокзал, еще сталинской постройки, со шпилем и звездой на его крыше, мы называли между собой «Под шпилем», так как иногда отмечали там семейные праздники и редкие дружеские встречи. На втором этаже здания, в кабинете номер двадцать, с окном в сторону летного поля, круглосуточно дежурил ветеран КГБ, который решал текущие вопросы по безопасности аэропорта с дежурным персоналом.
Город Свердловск в те годы был закрыт для посещения иностранцев, и в случаях дозаправки самолетов с иностранцами или вынужденных задержек рейсов на Москву из-за непогоды, всех пассажиров выводили в здание, и они проводили время в ожидании отправки самолета в специальном зале «Интурист» на втором этаже. Там дежурили всегда одни и те же хорошенькие сотрудницы. Они мне и рассказали о своеобразном чувстве юмора у немцев. Их делегация вчера несколько часов коротала время в удобных креслах зала «Интурист». Читали прессу, разговаривали между собой, скучали, глядя через большое окно на лётное поле, где с ревом садились и взлетали самолеты. Периодически среди немцев возникал необычно громкий смех-гогот, не свойственный советским людям. Улыбки у них тоже отличаются от советских. У наших – злые или веселые – они всегда от сердца, искренние. А здесь какие-то деревянные, с широким оскалом зубов, неестественные какие-то и сами улыбки, и этот дежурный гогот. Вчера для скучающих немцев вдруг появился новый объект для наблюдения. Через служебную дверь вошла уборщица, типичная тетя Дуся, небольшого роста и плотного телосложения. Неторопливо пройдя мимо рядов кресел, она поставила ведро с водой на пол, обмакнула тряпку со шваброй в воду и начала старательно водить ею по полу. Нагнув низко голову и двигаясь вокруг ведра задом, внезапно поскользнулась и упала возле него, ногой опрокинув ведро и разлив грязную воду. Раздался одновременный очень громкий смех всех присутствующих пассажиров-немцев. Некоторые смеялись, запрокинув головы назад и истерически всхлипывая…
За полчаса до прилета литерного рейса самолета с немецкой делегацией все вылеты и прилеты других рейсов были прекращены, авиадвигатели на стоянках заглушены. Наступила необычная тишина. Около служебного входа, куда подрулит самолет, выстроились с живыми цветами в руках и воздушными шариками пионеры в парадной форме. Вдруг с правой стороны аэровокзала через служебный вход к этому месту стремительно подлетели около двадцати черных «Волг». Из них вышли солидные гражданские мужчины в галстуках и шляпах и с десяток генералов в лампасах. Приблизившись к входу, они расположились вдоль стены здания в одну шеренгу, лицом к летному полю.
Незаметно подойдя к ним сбоку, я увидел, что крайним в шеренге генералов стоит начальник Особого отдела КГБ по Уральскому военному округу генерал-майор Смирнов Михаил Николаевич, мой прямой начальник. Подойдя к нему строевым шагом (я был в форме капитана Советской Армии), я доложил ему о полной готовности к охране полосы. Генерал одобрительно и молча выслушал, поздоровался за руку и приказал быть рядом, что я и сделал.
Через несколько минут сюда подъехали, так же стремительно, еще три черные «Волги» с крутыми номерами. К строю подошли первый секретарь обкома партии Ельцин Борис Николаевич, и двое руководителей города. Все в белых рубашках, черных пальто и черных шляпах.
Мы со Смирновым стояли во второй шеренге строя с ее левого края. Ельцин и его команда, подойдя к строю, останавливались перед каждым человеком и, выслушав его доклад о себе, по-военному прикладывали правую руку к своей шляпе, необычно высоко поднимая локоть выше плеча. Я такого приветствия никогда раньше не видел, даже в кино, и был поражен увиденным. Закончив рукопожатия, Ельцин и его приближенные встали сбоку от шеренги.
Прошло примерно тридцать минут. Все томительно поглядывали на небо, но там ничего не происходило…
Между нами и взлетно-посадочной полосой было примерно 200-300 метров пространства, на котором параллельно ей и ближе к нам была «рулёжка», а межу ней и «взлёткой» ровная площадка с низко скошенной травой. На эту зеленую травку откуда-то сбоку выскочили две крупных овчарки и стали гоняться друг за другом. Это были кобель и сука, они играли в свои брачные игры. Отставив разговоры между собой, все присутствующие в шеренге повернули к ним головы и стали молча наблюдать. Кобель несколько раз, догнав суку, пытался запрыгнуть на нее, но она не давалась и убегала. А он снова догонял… Пионеры стояли и смотрели молча, а среди взрослых и солидных дядей возникло нездоровое хихиканье. Внезапно все повернули головы направо. Там в небе возникла точка, которая увеличивалась в размерах и скоро превратилась в самолет, который все так ждали. Взглянув на полосу, я похолодел. Кобель догнал суку ровно посредине полосы и, зажав ее сбоку передними лапами, забрался на нее. Когда любой самолет разбегается и улетает, он издает громкий рёв, который бьет по ушам. Когда самолет летит к вам, звук его моторов остается хвостом за ним и до посадки не слышен. Ни мы, ни собаки не слышали рёв стремительно приближавшегося самолета с Хонеккером. Я сразу понял, что сделать уже ничего нельзя, и если самолет на посадочной скорости 260 километров в час врежется в эту собачью пару, реально может быть катастрофа. Толпа обреченно замерла, как и я, понимающий, что отвечать за это придется мне. Пот из-под фуражки мгновенно залил лоб и глаза. Кричать или как-то действовать было поздно…
Когда до самолета осталось не больше трехсот метров, собаки одновременно обернулись и увидели опасность. Отпрыгнули друг от друга в разные стороны и в последнюю секунду рывком метнулись, чудом не попав под самолет.
Самолет подрулил к зданию аэропорта и боком встал недалеко от нас. Медленно подъехал к нему трап. На него вышел седой старичок небольшого роста с ослепительной улыбкой из искусственных зубов. Я сразу вспомнил, что в 1933 году Хонеккера арестовали гестаповцы и выбили ему все зубы. 12 лет, до 1945 года он просидел в их тюрьме.