Когда прибыл в политотдел, секретарь направила меня в один из кабинетов. Зашел, представился. Высоколобый подполковник, как оказалось, начальник Особого отдела КГБ СССР по Свердловскому гарнизону Жаглин Иван Павлович, в военной форме, с умным, пронзительным взглядом гипнотизера, предложил сесть и стал задавать множество самых разных вопросов: о службе, комсомольской работе, политической обстановке в мире, очень подробно о всех родственниках. Показал книгу стихов какого-то солдата и дал почитать. Почитал, ничего особенного. Потом дал рукописные листы стихов этого же солдата. Там сплошная клевета на армию, наш политический строй, в общем, грязь и только. Я так и сказал подполковнику. Он стал рассказывать, что против нашей армии и в мирное время идет война спецслужб вероятного противника, которые опираются в своей деятельности на таких вот солдат. С виду порядочных, но гнилых внутри. Потом задал необычный для меня вопрос: хочу ли я посвятить свою жизнь службе в органах государственной безопасности? Я спросил, чем я буду заниматься? Он ответил, что если дам согласие, непременно узнаю все… Я попросил сутки на размышление и на совет с женой. Он согласился. Жена дома отреагировала: «Соглашайся, туда дважды не приглашают». Я дал согласие и был направлен в Новосибирскую школу КГБ на учебу с отрывом от семьи на год.
В 1973 году я поселился в «Доме женихов» на Красном проспекте в Новосибирске. Курсанты были в форме разных родов войск, в звании от лейтенантов до капитанов, возраст 25-27 лет. Со средним техническим образованием в каждой группе процентов десять, не больше. У большинства же на груди значки о высшем образовании. У пяти-шести из них по два (!) таких значка. Было и несколько кандидатов наук. Это был цвет нашей Родины. Мне уже 31 год, коллеги избрали меня секретарем парторганизации группы и стали называть «Дед». Это прозвище прилипло ко мне намертво на всю мою последующую жизнь.
За год я пересмотрел весь репертуар местного театра оперетты, драматического театра «Факел» и оперного театра. К нам в «Дом женихов» приезжали и выступали лучшие и самые талантливые артисты Союза, академики, бывшие разведчики. Запомнился вице-президент академии наук СССР Лаврентьев Михаил Алексеевич, изобретатель кумулятивного снаряда, в войну прожигавшего броню фашистских танков. Расхаживая по сцене клуба, он рассказывал о будущих космических полетах, отчего захватывало сердце, а он, подчеркивая мысль, поднимал вверх указательный палец правой руки, толсто обмотанный белым бинтом. «У нас, ученых, по любому вопросу идут ожесточенные споры годами, – говорил он. – Вам хорошо! У вас сразу видно, кто умный!». Он остановился возле стола президиума, где сидел в форме генерала начальник школы и постучал по его погону забинтованным пальцем. Раздался гомерический хохот в зале, даже генерал улыбнулся слегка, хотя всегда был строг и неприступен…
…Бывшие разведчики рассказывали нам такое, что и сегодня еще нельзя передавать. В музее школы я часто брал магнитофонные записи наших знаменитых нелегалов. Всей группой мы подолгу внимали каждому их слову. Подробно изучали секретные биографии Р. И. Абеля, Конона Мол
11 сентября 1973 года по радио мы узнали о перевороте в Чили и убийстве президента Альенде. В эту ночь шестеро наших курсантов ночью по тревоге улетели туда на военном самолете. Позже рассказывали, что все они погибли, их раненых захватили в президентском дворце и не повезли расстреливать на стадион, а сбросили в трюм грузового корабля. На их месте мог оказаться каждый из нас, курсантов школы…
Запомнились занятия по организации оперативной работы на объекте, которые проводил руководитель группы подполковник Сидоркин Михаил Матвеевич, участник штурма Берлина и обысков рейхсканцелярии Гитлера. Его коллега при таком обыске обнаружил золотой портсигар с гравировкой: «Магде Геббельс от Гитлера». Кавалер нескольких боевых орденов, стройный, высоколобый, прихрамывающий после ранения на фронте, с пристальным взглядом прямо в душу ярких голубых глаз Михаил Матвеевич был нам заботливым отцом и учителем. Учил анализировать. Давал прочитать книгу в 100 листов на 4 часа и требовал изложить ее содержание на полстраницы. Любую оперативную задачу постоянно усложнял, привлекая к ее решению предложения других курсантов, часто противоположные. Это очень помогло потом в практической оперативной деятельности, так как приучало к самостоятельности при принятии ответственных решений. Военные контрразведчики (в отличие от «территориалов») почти всегда находятся в отрыве от своего руководства и часто вынуждены принимать жизненно важные решения самостоятельно.
Север Свердловской области
В январе 1974 года после окончания с отличием школы КГБ в Новосибирске я был направлен для прохождения службы в Особый отдел КГБ СССР по Уральскому военному округу в должности оперуполномоченного.
Отдел тогда располагался на первом этаже здания по проспекту Ленина, 17а в старинном двухэтажном особняке из красного кирпича, бывшем владении купца Смирнова. В общем большом кабинете стоял огромный квадратный засыпной сейф с медной табличкой «Бр. Смирновы». На третьем этаже здания, как раз над нами, был расположен просторный кабинет начальника Особого отдела КГБ СССР по Уральскому военному округу генерал-майора Смирнова Михаила Николаевича. И вдобавок ко всему, во взводе охраны отдела в это время служили два брата-близнеца Смирновы.
Мой оперативный объект – 5-я бригада железнодорожных войск, штаб в городе Серове. 10 батальонов бригады были расположены на протяжении почти 700 километров и строили железную дорогу Ивдель – Обь. В непролазной дремучей тайге в трескучие морозы пилили ручными пилами огромные деревья, были первопроходцами. Затем очищали просеки, делали насыпи и клали на них железнодорожное полотно. Строили мосты и пристанционные поселки. Офицеры с семьями проживали в основном в поселках Пионерский и Советский, в деревянных бараках, где были дислоцированы по два и три батальона. А на вновь строящихся станциях обычно стояла одна рота. Солдаты жили в брезентовых палатках на двадцать пять человек, печку-буржуйку круглосуточно топил дежурный солдат.
На прием-сдачу оперативных дел заместитель начальника ОО КГБ по кадрам майор Покатов Кир Андреевич дал нам с капитаном Игумновым Вадимом Ивановичем двадцать дней. Стояли жестокие морозы за сорок градусов. В белых полушубках, с портупеями, в серых валенках мы объезжали на поездах наши подразделения. Армейские эмблемы железнодорожных войск на черных петлицах – с якорем, крыльями, красной звездой, молотком и штангенциркулем – мне даже не пришлось менять. На моей военной форме они остались еще старые, с тех времен, когда я служил в войсках военных сообщений помощником военного коменданта станции Свердловск. Мои чекисты-руководители, видимо, потому и назначили меня оперативно курировать железнодорожную бригаду, что я хорошо разбирался в специфике работы и правилах эксплуатации железнодорожного транспорта.
Кстати, эти эмблемы на черных петлицах реально спасли мне жизнь. Через месяц в первой уже самостоятельной поездке на станцию Ивдель я заблудился в лесу, неправильно свернув по тропинке от станции к дислоцированному там моему батальону. Тропинку окружали высокие разлапистые ели, согнутые под толстым слоем снега после недавнего снегопада. Внезапно между деревьев впереди я увидел небольшой костер и сидящих вокруг него трех мужчин в черных фуфайках, ватных штанах и валенках. Подойдя к ним почти вплотную, я сказал: «Здравия желаю, как пройти в батальон?». Они обернулись и посмотрели на меня. Один из них молча подошел ко мне и двумя руками раздвинул воротник моего белого полушубка в стороны. Обернувшись назад, он громко сказал: «Черный!». Один из сидящих на корточках возле костра, самый крупный мужчина, так же молча кивнул ему. Подошедший ко мне очень худой, с провалившимися, видимо, от голода или болезни, пронзительными стальными глазами беспредельщика, махнув за мою спину рукой, сказал: «Вернись назад до развилки тропы и поверни направо». Через полчаса, отогреваясь чаем у комбата, я рассказал об этой странной встрече. Он сказал, что это были ЗэКа – уголовные заключенные из лагеря рядом с нами. Их охраняют войска внутренних войск с петлицами красного цвета. Не исключено, что эти зэки, обнаружив в лесу одиночного офицера с эмблемами внутренних войск, могли убить его, а тело спрятать в буреломе или даже сжечь.
Как я уже упоминал, в бригаде было 10 батальонов и множество вспомогательных подразделений. До резкого сокращения сотрудников госбезопасности бывшим руководителем страны Хрущевым, прозванным в народе за непредсказуемость «Никита-чудотворец», бригаду в оперативном плане курировал не один офицер, как я сейчас, а целый Особый отдел бригады из нескольких сотрудников, начальника и секретаря. Была в отделе и легковая машина. Понятно, что при этом обстановка в войсках контролировалась более качественно, и несмотря на хроническую болезнь всех армейских начальников: скрыть и локализовать любое происшествие самостоятельно, боеготовность войск была значительно выше, чем в настоящее время. Моральная обстановка чище. Понятно, что основным мерилом службы каждого офицера желдорвойск являлось выполнение плана строительства железной дороги. И от него зависели их звания, должности, премии и награды. А появившийся вновь старший лейтенант Особого отдела, везде сующий свой нос, невольно требовал со стороны армейских командиров особого внимания. Чтобы не испортил праздник «по мелочам». И «особистов» они по-всякому пробовали приручать. Один из моих предшественников, как я узнал от своих оперативных источников, ежемесячно от командования бригады получал премию за выполнение плана. Об этом делались намеки и мне, но я с негодованием их отверг.
В результате первых шести месяцев моей самостоятельной деятельности и информирования своего и вышестоящего командования обо всех без исключения негативных проявлениях в бригаде, командир бригады подполковник Васильев, награжденный к этому времени орденом Октябрьской революции, едва не лишился своей должности. В будущем он – генерал, начальник штаба Железнодорожных войск СССР. Но очередное звание полковника при мне ему было задержано.
И тогда, как я уже потом понял, армейцами было решено от меня «избавиться» простым способом. При удобном случае «состряпать» жалобу на меня. В это время председателем КГБ СССР был Ю. В. Андропов, который во главу угла ставил перед чекистами страны задачу соблюдения социалистической законности. Военных чекистов постоянно и пристально контролировали территориальные партийные органы. В семьи военных контрразведчиков периодически приезжали сотрудники отдела кадров, непосредственные начальники, которые всегда беседовали о нас с офицерами, командирами, членами семей и окружением. С утра и до вечера поведение военного чекиста находилось в поле зрения сотен и тысяч военных всех званий, членов семей военнослужащих и гражданских лиц, соприкасавшихся с ним по работе. Любой сигнал о неправильном поведении «особиста» сразу докладывали нашему генералу, и он назначал разбирательство, всегда с самыми серьезными последствиями.
Не искушенный в тонкостях отношений, но не желавший идти на компромисс со своей совестью, я «погорел» на мелочи. Через свои возможности я знал, что начальник мобилизационного отдела бригады, майор предпенсионного возраста, с вечно красным носом, в своем закрытом для посторонних лиц кабинете с приятелем, комендантом штаба, старшиной по званию, иногда распивает водку. Выбрав подходящий момент, когда они только что открыли спиртное, я, имевший беспрепятственный доступ в кабинеты бригады, внезапно накрыл их с поличным. Пристыдив майора и его собутыльника, я потребовал привести всё в порядок. Они оба, потупив взор, молча выслушали меня и начали убирать спиртное и закуску со стола. Комендант быстрее воробья стремительно покинул кабинет. Я вышел, зашел к начальнику политотдела бригады, полковнику, проинформировал его об увиденном и попросил принять меры к недопущению подобного впредь, подчеркнув при этом, что в отделе хранятся совершенно секретные документы, и мой долг, в том числе, обеспечить их полную безопасность.
Вечером по домашнему телефону дежурный по Особому отделу КГБ округа предупредил меня, что завтра утром я должен встретить поезд, с которым ко мне едет заместитель начальника Особого отдела Уральского военного округа полковник Миронюк Андрей Яковлевич. Вопросы, зачем и почему, тем более по открытому телефону, начальству задавать было не принято, и утром я встретил Миронюка и привез его в свой кабинет. В кабинете он неожиданно для меня спросил про вчерашние события, связанные с майором-«мобистом». Я подробно о всём доложил, внутренне с большим удивлением, так как считал искренне, что поступаю правильно, и никак не мог понять в этот момент, зачем Андрей Яковлевич об этом спрашивает, и тем более, зачем такой высокий начальник так неожиданно появился здесь. Ведь в Особом отделе Уральского военного округа в то время насчитывалось 26 подчиненных Особых отделов на площади двух больших автономных республик и пяти областей Союза. И в них служат сотни, если не тысячи таких офицеров, как я. Неужели по столь незначительному вчерашнему эпизоду с «мобистом»? Но на всякий случай я удержался от вопросов на эту тему. Выслушав меня внимательно и не задав никаких вопросов, он один ушел к начальнику политотдела бригады и затем в моботделе долго беседовал с майором. Вернувшись, Андрей Яковлевич мне сообщил, что после вчерашнего инцидента начальник политотдела вызвал майора и беседовал с ним. Майор ему пояснил, что никакой водки в его кабинете и в помине не было. Они пили только чай. А я, ворвавшись в кабинет, разговаривал с ним не как младший офицер со старшим, а неуважительно и грубо даже, повысил на него голос в присутствии младшего по званию. Начальник политотдела посетил после этого мобкабинет и убедился, что там всё чисто и аккуратно. Переговорил с комендантом штаба, и тот полностью подтвердил слова майора. Получается, что я вчера оклеветал перед начальником политотдела двух честных людей и по отношению к старшему офицеру вел себя недопустимо грубо и некорректно.
Андрей Яковлевич сказал, что верит мне, но надо было пригласить врача, чтобы тот зафиксировал факт употребления спиртного. Я не имел права делать это сам, это не наша компетенция. Или пригласить кого-либо из начальства, а я к тому же допустил ошибку, что покинул кабинет. Он предложил мне извиниться перед майором в кабинете начальника политотдела.
И я извинился… Чего это стоило… До этого случая я искренне верил в порядочность большинства людей и, к счастью, ни разу не сталкивался в предыдущей гражданской и армейской жизни со столь откровенной элементарной человеческой подлостью.
Меня вызвали в Свердловск к начальнику Особого отдела КГБ СССР по Уральскому военному округу генералу Смирнову Михаилу Николаевичу, где пришлось подробно всё доложить. Он только спросил: «Ты что, в ГАИ работаешь, что определяешь, кто выпил, а кто нет. Это компетенция врачей, а не КГБ». А следующее его назидание меня повергло в шок: «Это тебе не 37-й год!». Я просто не знал, как реагировать на слова генерала и промолчал. Никогда до этого, ни в школе КГБ, ни от старших товарищей или вообще от кого-нибудь я таких слов не слышал. Я, рожденный в 1941 году, через четыре года после 37-го, в этот момент не знал, какую страшную тайну скрывают эти слова.