Хонеккер широко улыбался и махал правой рукой. К трапу встречать его пошли наши солидные люди. Мы с генералом остались на месте. Пионеры замахали приветственно флажками и шариками. Хонеккер спустился с трапа и, широко разводя в стороны руки, стал обниматься дружески с подходящими мужчинами. Слева от трапа на земле стоял мой друг – старший оперуполномоченный отдела КГБ в Кольцово Глазырин Валерий Петрович. Он стоял неподвижно, глубоко засунув руки в боковые карманы дешевенькой осенней куртки. Хонеккер, всё так же широко улыбаясь и раскинув руки, двинулся к нему. Валера, не сходя с места и улыбаясь в ответ, отрицательно покачал ему головой. Шутливо и понимающе махнув на Валеру правой рукой, Хонеккер продолжил свой путь.
Кавалькада машин стремительно исчезла, как и ранее появилась. Ближе к вечеру она вернулась, и всё повторилось в обратном порядке. Только пионеров не было. И собак. Когда самолет с Хонеккером взлетел, все ждали, пока он скроется вдалеке, будто улетавшие наблюдали за провожающими. Через минуту небо было таким же чистым, как всегда. Машины и люди разъехались. Мы, охрана, подождали, когда самолет с Хонеккером возьмет на сопровождение диспетчер Пермского аэропорта, и только после этого стали свободны. Никто меня за собак не ругал, но я их помню до сих пор….
Первый же самолет, взлетевший в небо после отлета Хонеккера, потерпел катастрофу. Это был грузовой Ан. Как только он оторвался от земли, на взлете у него заклинило левый двигатель. Правый работал на всю мощь. Самолет перевернулся и врезался в землю. Все шесть человек экипажа мгновенно погибли. Я смотрел потом в кабинете Глазырина фотокарточки с места падения. Одна из них стоит у меня и сегодня перед глазами. Мешковато одетый по полной форме пожарник держит в руках шланг. Толстая струя воды бьет в голое тело (форма сгорела) одного из мертвых летчиков. Тот весь объят высоким пламенем, сжимает в руках штурвал самолета и смотрит вперед…
Ротация
Жизнь военного контрразведчика в 1970-80гг. в Советском Союзе – сплошная ротация мест службы и жительства. Тогда существовала практика каждые 1,5-2 года перемещать оперативный состав КГБ на другое место. Чтобы у чекиста всегда был свежий взгляд на события и проблемы, чтобы не оброс коррупционными связями и исключить любые злоупотребления по службе. Практиковались частые переезды из гарнизона в гарнизон, из одной квартиры в другую. Из одного военного округа Союза – иногда с хорошим климатом, квартирой, работой для жены и школой для детей, в другой – удаленный от него на многие тысячи километров. В новом военном городке, как правило, жене по специальности работы нет. А дети за год могут сменить несколько детских садиков и школ. Что очень плохо, часто меняются воспитатели, учителя, товарищи в классе. Всего за 13 лет службы в особых отделах я сменил 8 квартир. А ведь два переезда, как говорят, по последствиям равны одному пожару; мебель приходит в полную негодность, надо покупать новую.
Наиболее престижной среди военных в те годы считалась служба в войсках Советской Армии, дислоцированных за границей СССР в Группе советских войск в Германии (ГСВГ) в Германской демократической республике, ЮГВ (Южная группа войск) в Венгрии, СГВ (Северная группа войск) в Польской народной республике. Там семьи офицеров и прапорщиков обеспечивались продуктовым пайком, а в Союзе тогда были перебои с продуктами. За границей выдавали двойное денежное содержание, в том числе часть в валюте государства пребывания. Наши военнослужащие в отпусках и при возвращении домой из-за границы привозили одежду, обувь иностранного производства, разительно отличающиеся высоким качеством от наших отечественных.
Второе место по престижности военной службы занимали районы нашей страны с суровыми климатическими условиями – Заполярье, Чукотка, Камчатка. Здесь продуктовый паек выдавали не на всю семью, а только на одного офицера или прапорщика. Но его хватало на всю семью. Зарплата в два раза выше, чем на Большой Земле, и военную службу засчитывали один год за два.
На переднем плане клуб воинской части, левое окно мой кабинет, прямо напротив клуба ДОС-1(дом офицерского состава 1) , дом офицерского состава, где я жил с семьей.
В мае 1978 года я был назначен старшим оперуполномоченным Особого отдела КГБ СССР Пермского гарнизона и прибыл в город Воркуту принимать дела. Прямых самолетов в Воркуту из Свердловска ни тогда, ни сейчас в 2021 году, как не было, так и нет. В конце мая у нас в городе стояла на редкость жаркая, солнечная погода, а на севере стояли «минуса». В жару, в шинели, сапогах и шапке ушанке с тревожным чемоданом, я появился в аэропорту Кольцово города Свердловска.
Через пару часов самолет приземлился в Сыктывкаре. Сверху при посадке увидел две широкие извилистые реки, которые превращались в один широкий и мощный поток, и множество одноэтажных деревянных, с красивой росписью, разноцветно покрашенных, праздничных домиков. Город был очень зеленый, уютный и какой-то по-деревенски полусонный, хотя ведь это столица Республики Коми. Потом услышал, что «Сыктывкар – столица 40000 деревянных домиков, где живут 40000 комиков».
А еще через два часа небольшой реактивный самолет ЯК-40, летчики называют его «окурок», уносил меня к очередному новому месту службы: на Крайний Север, в город Воркуту. Вскоре внизу зелень травы и лесов сменились на ослепительно белый цвет сплошного, ровного снежного поля до горизонта, границу которого невозможно было определить. Ни городов, ни деревень, ни самого горизонта, глазу не за что зацепиться. И небо стало необычным по цвету – ярко-синее.
В дремучей тайге
В 1978-1981 годах я служил в Воркуте, старшим оперуполномоченным Особого отдела КГБ СССР по Уральскому военному округу, капитаном по званию. Приезжал я в Ухту из Воркуты обычно на несколько дней, решал оперативные вопросы. Затем через Сыктывкар улетал на два дня на чекистские сборы в город Пермь. Оттуда через Сыктывкар обратно в Воркуту.
Затерянный среди дремучей тайги небольшой городок Ухта, вокруг – несколько исправительно-трудовых колоний для заключенных. Одна из них для «полосатиков» – особо опасных. Они одеты в полосатую одежду, на колене и спине белый круг. Коллеги из горотдела КГБ рассказали, что каждый год, обычно весной или в начале лета, из этой колонии совершаются побеги. Привязывают к большому оводу длинную нитку и поджигают. Овод садится на крышу деревянного барака или штаба, и тот мгновенно вспыхивает. Паника, неразбериха при тушении пожара. И тут группа незаметно уходит в побег. Бегут 2-3 матёрых зэка и с собой «на кости», то есть как запас живой еды, уводят под угрозой ножа молодого заключенного. Ему не говорят о его истинной участи, о том, что его при необходимости убьют и съедят. Так как на север и на юг от Ухты ведет единственная железная дорога, которую мгновенно перекрывают силовики, группа обычно уходит в тайгу. Там и живут в глухомани, пока не успокоится обстановка…
В Ухте маленький аэропорт, где мне частенько приходилось ждать лётной погоды. Каждые два часа звучал усталый женский голос диктора: «Граждане пассажиры, ввиду погодных условий вылет рейса Сыктывкар–Воркута откладывается на два часа». Ни поспать спокойно на лавке, вытянув ноги на газете. Ни уехать в город и сделать полезные дела. Сутками сидишь в аэропорту, как привязанный на цепи пес. Пару раз, не расслышав во сне голос диктора, я просыпался тогда, когда мой самолет уже улетел. Самолеты вылетают лишь тогда, когда у них в запасе два аэродрома посадки. Первый – аэродром назначения Воркута. Запасный – аэродром отправления, т.е. Ухта. Много раз было, когда, прилетев в Воркуту и покружившись над ней, самолет так и не мог приземлиться из-за низкой пурги. Приходилось экипажу снова возвращаться в Ухту и садиться там. Устав от сидения в аэропорту, приходилось брать билет на поезд до Воркуты.
В Ухте у меня имелся объект оперативного обслуживания –леспромкомбинат Главного Ракетно-артиллерийского управления Министерства обороны. Он заготавливал древесину в тайге, в 80 км от города. Штаб ЛПК, большая пилорама и казармы личного состава для обработки леса находились в 6 км в лесу на окраине Ухты. Офицеры с семьями жили в городе.
В свой первый приезд в Ухту я остановился в городской гостинице. Представился по телефону командиру части подполковнику Голубеву. Он заехал за мной на «уазике» и повез в штаб. Картина увиденного меня шокировала на всю жизнь и даже сегодня стоит у меня перед глазами. Командир, высадив меня у штаба, куда-то уехал. Я в форме капитана зашел в штаб, длинное деревянное, одноэтажное здание барачного типа. В штабе никого не было. Стекол в двух окнах тоже не было, был жестокий мороз градусов за двадцать. Одинокий солдат-дневальный, азиат, в длинном армейском полушубке, с штык-ножом на ремне, стоял у тумбочки в центре. Дежурного по штабу не было видно. Ко мне никто не подошел и ничем не поинтересовался. Я обратил внимание, что на одной ноге солдата был надет солдатский сапог, а на второй серый валенок. Он не обратился ко мне по уставу, приложив руку к головному убору. Подняв на меня угрюмые, с восточным разрезом глаза, спросил: «Чего надо?». Я опешил. Не добившись от него ничего, я вышел на улицу. На пилораме начался обед. Группа солдат, более похожих на оборванцев, в грязной военной рабочей одежде, вынесла из помещения столовой и поставила на снег несколько металлических бачков с каким-то варевом. На мой недоуменный вопрос, что это значит, ответили, что суп горячий и его надо остудить. Солдаты достали из карманов куски черного хлеба, а из-за голенищ сапог и валенок ложки и начали хлебать этот суп. К ним тут же неизвестно откуда присоединились худые, с землистыми лицами, явно заключенные, одетые в тюремную робу. Оказалось, что рядом с военными казармами и штабом располагается зона, где отбывают наказание уголовники. Между зоной и воинской частью нет никаких заборов и ограждений. Все военные и зэки свободно здесь перемещаются и общаются друг с другом. Ни о какой воинской дисциплине, порядке и речи быть не могло. Я познакомился с начальником штаба и секретарем парткома в теплом отсеке штаба, потом с некоторыми солдатами. Я был в шоке. Офицеры меня стали успокаивать, что не все так плохо, как кажется на первый взгляд. Что все скоро наладится. Самое главное – это лес для армии. Всё остальное – детали. Это трудности, которые солдаты обязаны преодолевать терпеливо и мужественно. В обед мне дали горячую пищу и принесли выпить вина. Я не стал ни есть, ни пить и попросил меня отвезти в горотдел КГБ.
В горотделе КГБ я познакомился с начальником – подполковником Игнатьевым Владимиром Николаевичем и коллегами.
Иногда к Игнатьеву приходили на прием бывшие полицаи, которые отсидели здесь свой срок заключения. Некоторые хотели получить справку из архивных уголовных дел за время службы в Красной Армии, где были награждены боевыми наградами за бои с фашистами. Запомнился один такой разговор. Меня позвал в кабинет Владимир Николаевич и попросил посидеть молча. Вошел пожилой и сильно хромой мужчина с тростью, с неприятным бегающим взглядом. Сел почти у двери на предложенный стул и многословно стал рассказывать, как он страдал в Освенциме будучи солдатом Красной Армии. Как голодал, как их часто избивали немцы и «капо» (надзиратели из числа заключенных), многократно мог погибнуть и уцелел чудом. Игнатьев некоторое время слушал молча и только перелистывал две толстые папки, лежащие перед ним. Потом так же молча поднялся, подошел к посетителю и показал ему два фотоснимка. На одном из них этот гад в немецкой форме танцует среди других немецких офицеров с женщиной. На второй он в этой же компании на вечеринке, веселый и хмельной, позирует и обнимается с ними. Посетитель вскочил на ноги и, забыв про хромоту, ринулся к двери кабинета на выход. В окно было видно, что он из здания выбежал бегом и без палки-тросточки буквально полетел вдоль улицы, часто оглядываясь и не веря, что за ним никто не гонится…
Ближе к вечеру в горотдел заехал на машине командир части подполковник Голубев, чтобы меня подвезти в гостиницу. Зашел за мной в номер. Предложил поужинать вместе и выпить. Я согласился. Он достал бутылку коньяка и закуску. Прежде чем сесть за стол, командир набрал по телефону дежурного по части и, выслушав его доклад, что происшествий не случилось, неожиданно приказал: «Ну-ка скажи: Сыктывкар». Тот, видимо, ответил, запинаясь на этом сложном слове. «Ах ты, скотина, опять пьяный!» – заорал подполковник. Мы с Голубевым выпили его коньяку и закусили колбасой с хлебом. Потом он долго мне рассказывал об обстановке в части, стараясь расположить к себе. Попросил меня не выдавать наверх информацию без согласования с ним. Я ответил, что пока не буду суетиться и согласен. Тем не менее, обстановку в части я считаю чрезвычайной и требующей немедленного вмешательства. Но до следующего своего приезда через месяц согласен потерпеть. Если она не изменится, я в деталях доложу своему руководству. А в будущем, если я узнаю что-либо, отрицательно влияющее на боевую готовность, то тоже не стану за его спиной докладывать наверх. Но он должен четко знать, что если я хоть раз его проинформировал о чем-либо, а он не принял соответствующих мер, то я уже без оглядки на него обязательно отправлю всю информацию вверх, и она может лечь на стол его вышестоящему командованию, с соответствующими выводами. На том и порешили.