Я обобщил полученную информацию в докладной записке руководству и, чтобы выяснить, откуда конкретно информация утекает к противнику, сделал предложение поочередно задерживать от нас каждому адресату информацию на неделю и сравнивать потом со временем исчезновения источника радиоизлучения из эфира. Ответ меня неприятно ошеломил. Оказывается, я опоздал с поиском источника разведки США больше, чем на три месяца: в Москве недавно был арестован шпион ЦРУ и мой анализ оказался устаревшим…
Глава 3. Осколки детства и юности
Под грохот обстрела
Август 1941 года. Деревня Новоселки Чериковского района Могилевской области, Белоруссия. Идет война, Великая Отечественная. Верховный главнокомандующий СССР Сталин И.В. распорядился всем советским людям срочно покинуть территорию, которую должны были занять фашистские войска. Угонять скот, уничтожать весь урожай, промышленные, хозяйственные и жилые постройки. Врагу должна была достаться голая, выжженная, как пустыня, земля. Нужно отметить, что и немецкие войска при будущем отступлении с советской территории поступали точно так же. А в начале войны все, кто оставался на оккупированной немцами территории, считались предателями и подлежали уничтожению. При обнаружении любого движения на занятой врагом территории наши войска имели право бомбить (и бомбили!), обстреливать всех (и обстреливали!), в том числе и местных жителей.
Из оккупированного немцами Черикова в деревни хлынула толпа беженцев. Мама моя, 24-летняя лаборантка Чериковского ветеринарного техникума на девятом месяце беременности мной с четырехлетней дочерью Людой, несколько дней назад тоже перебралась в деревню Новоселки с котомкой личных вещей, убегая от бомбежек советской! авиации. Мама, уходя из Черикова, еле тащилась по картофельному полю с огромным животом (ведь завтра по сроку – роды!), опираясь на палку-клюку, подволакивая отнявшуюся от нервного потрясения левую ногу. Наши летчики дали по ней несколько пулеметных очередей, но не убили. Пуля оторвала маме мочку левого уха и пробила Люде ногу под коленкой, отчего у нее на всю жизнь остался большой шрам. Нога у мамы отнялась после вчерашнего попадания бомбы в соседний дом, который полностью сгорел. Испугавшись близкого взрыва и мгновенного пожара, она невольно схватила себя рукой сзади за верхнюю часть бедра; ее напряжение передалось мне – еще не рожденному ребенку.
Ближе к полудню, 12 августа 1941 года, деревню Новоселки тоже стали обстреливать (уже не понятно было: то ли наши, то ли немцы), и в подвалы и вырытые щели за банями побежали прятаться многочисленные беженцы. В этот момент, как мама рассказывала, отошли воды и начались родовые схватки. Она осталась в избе одна, помочь было некому, под грохот обстрела я и появился на свет. Быстро и без задержек, так как был ее вторым ребенком. Она ползком добралась до стола, взяла нож, перерезала пуповину и завернула меня в свою ночную рубашку.
Когда обстрел прекратился, улеглась пыль, беженцы возвратились в избу. Там они увидели счастливую мать с ребенком на руках. При осмотре мама обнаружила, что у меня-ребенка на верхней части бедра правой ноги сзади имеется родимое пятно фиолетового цвета, по форме напоминающее отпечаток руки. Потом, в детстве, это пятно иногда становилось предметом споров взрослых. В конце концов они все пришли к окончательному мнению, что я специально отмечен Богом, и будет у меня счастливая и долгая судьба. Бог, отметив меня таким образом, будет постоянно оберегать от невзгод и преждевременной смерти. В течение жизни я многократно убеждался в верности этого вывода: было много случаев, когда наверняка должен быть погибнуть, но мой ангел-хранитель вовремя приходил на помощь. Мама рассказывала, что в младенчестве меня крестили в церкви, крестили седьмым или восьмым по очереди. Священник был уже сильно навеселе. Уронил ребенка в купель из бочки и долго шарил в ней руками, пока не вытащил. Еле меня тогда откачали…
Фашисты
Мама рассказывала, что как-то колонна немецких автомашин остановилась ненадолго в нашей белорусской деревне. Офицеры, никого не стесняясь, выбили из стульев сиденья, сели на них, как на унитазы, и посредине улицы справляли большую нужду, читая при этом свои фашистские журналы и газеты. Солдаты, пристрелив местных собак, чтобы не мешали, со спортивным азартом гонялись за курицами, дурашливо бросаясь на них, как вратарь на мяч. Увели из сарая корову, несмотря на стенания хозяйки.
Ко мне, годовалому босоногому пацану, сидевшему возле лавочки и игравшему разноцветными камешками с родной речки Сож, подошел рядовой немецкий солдат в возрасте, погладил по голове и дал белый кусочек сахара. Никогда не видевший сахара и не знавший его вкуса, я подумал, что это камешек, и положил его к кучке других. Солдат засмеялся и отошел.
Сморенный полуденной жарой, заполз я под огромную военную машину и возле заднего колеса сладко заснул на спине, разбросав руки в стороны. Мама, которую отвлекли текущие заботы, внезапно обнаружила мое отсутствие и, как раненая птица, распустив руки-крылья, с криками отчаяния металась, прочесывая каждый метр. Фашисты пожрали, отдохнули всласть, и им надо было двигаться дальше. Они погрузились в машины, взревели моторы, и колонна вот-вот должна была тронуться. И в последнюю минуту мама обнаружила меня под немецкой машиной сладко спавшим…
В партизанах
Отец с матерью почти два года были на оккупированной немцами территории, и я с ними, конечно. По словам матери, были «в партизанах». Как-то каратели долго гонялись за партизанами и взяли их в кольцо. Отряд выскользнул, а их партизанские семьи с детьми и стариками оказались на острове посредине громадного болота из трясины, по-белорусски «дрыгва». Не зная броду, немцы никак не могли добраться до острова, так как к нему вели секретные подводные дощатые дорожки-«клади». Долго немцы обстреливали остров из минометов. Мины, падая в «дрыгву», даже не взрывались, не срабатывал взрыватель.
Семьи партизан, лежа в углублениях на острове, молча терпели, ожидая темноты. Я, протестуя против дискомфорта и наплевав на опасность, громко орал на весь лес. Привлеченный детским криком немецкий снайпер выстрелил в нашу сторону и попал прямо в лоб старику, сидевшему рядом с мамой. Партизанский командир, увидев это, скомандовал: «Уйми своего щенка!». Но я не унимался, несмотря на ласковые слова и объятия матери. Тогда при усиливающемся минном обстреле фашистов меня у матери отобрали силой и накрыли чем-то из одежды, чтобы я не орал. Я затих, а мать решила, что я задохнулся. Она билась в истерике, но ее держали и не пускали ко мне. Для нее я замолчал навечно. Через несколько минут минный обстрел закончился. Мама бросилась ко мне и откинула тряпки с моего лица. Я был без сознания, но дышал…
Деревня Монастырек
Начал себя осознавать еще до окончания войны, примерно в 3-4 года. Жили мы в деревне Монастырек. Дом был старый и закопченный. На стене по вечерам горела воткнутая в бревно лучина. К потолку на веревке была подвешена люлька с младшей сестрой Валей. За печкой жил теленок. Бабушка сидела за прялкой и долгими вечерами рассказывала мне о родственниках, своей жизни до войны и сказки.
Ее дальний предок был екатерининским солдатом. Воевал с Шамилем на Кавказе. Его взяли из села в солдаты по разнарядке в числе шестерых рекрутов. Отслужил он двадцать пять лет, вернулся, получил свободу, дали корову. Был женат, имел семерых детей.
Бабушкин муж, мой дед Иосиф Клименко, по прозвищу «Юзя» на польский манер, был у польского пана объездчиком, охранял панский лес. От него мне в наследство достались прямоугольный лоб, узкие глаза и нос «бульбой». У них с бабушкой было большое хозяйство, несколько коней, коров, много овец и кур. Жили они в отдельном доме в лесу. Вели постоянную войну с волками.
Повадилась к ним как-то волчица. Разрыв соломенную крышу в овчарне, проникла внутрь и, опьянев от крови и азарта, убила не одного барана, которого потом и утащила, а несколько десятков овец, всех, сколько их там находилось. Волки пьянеют от вида смерти и крови. А потом повадился волк. Услышав ночью шум, дед подошел к овчарне; увидел, что волк успел вырыть подземный ход, снаружи торчал только его хвост. Дед потянул за хвост. Волк кровавым поносом обдал деду лицо и грудь. Выскочил волк из хода и в трехстах метрах от дома умер от разрыва сердца.
Бабушка рассказывала, что зимой в лунную ночь иногда дед Юзя ездил на волчью охоту. Брал с собой в мешке маленького поросенка. Отъехав километра полтора, разворачивал сани с лошадью в сторону дома и шилом колол поросенка. Тот орал на всю округу. Дед начинал двигаться в сторону дома, приготовив несколько заряженных ружей. Сани постепенно настигала волчья стая. Лошадь летела по дороге, как сумасшедшая. Выстрелами дед убивал несколько волков и стремительно скрывался в своем дворе. Из волчьего черепа дед выкармливал щенка, чтобы он не боялся волчьего запаха, когда станет матерым волкодавом.